— Нет! Ты что? Ни в коем случае!

— А я почти уговорил,— вздохнул пацан.

У Яшки от этих слов глаза квадратными стали:

— Ну-ка, дружбан, колись, как ты бабу уламывал, о чем базарил с нею под прилавком? — перетащил мальчишку к себе на колени и потребовал:

— Говори правду, все как было!

— Она спросила, собирается ли Вика к нам приехать, насовсем. Я сказал, что ее никто не ждет. Про Вику не говорим. Она тоже не звонит. Теть Валя обрадовалась, вся засмеялась. Сказала, что тебя она никому не отдаст.

— Ну и баба! Настоящий конь с яйцами! — зашелся Анискин смехом и предупредил:

— Гляди, Яшка! Не блуди с детсадом. Не то Торшиха все, что торчит, откусит и отгрызет. Она слово держит!

— Так как ты ее почти уговорил? — напомнил Илья Иванович мальчугану.

— Людей не было, теть Валя меня на колени взяла. Я согрелся и уснул. Так хорошо сделалось. Она песню мне пела совсем тихо, чтоб ни одна мышка на складе, а только я слышал бы. Так просыпаться не хотел. А тут люди пришли, кто зачем не пойму. Тогда теть Валя два ящика сдвинула, положила сверху одеяло, куртку под голову мне дала.

— Для чего в магазине одеяло? — удивился Анискин.

— Когда совсем холодно было, плечи и спину им накрывала. Чайник тоже, чтоб быстро не простывал. А ночами на нем кошка спит, какая уже всех мышей в магазине переловила.

— Станет она ловить мышей! Ей и без того жратвы хватает! — не поверил Анискин.

— Еще как ловит! Сам видел. Поймает и на прилавок положит. Что это она, а не поселковые постарались.

— Ну, так как ты ее уговаривал? — напомнил Яшка.

— Иль не знаешь, как одному холодно? Тебя ж тетьки греют. И мне тепла охота. Так и сказал, что мне с ней тепло, вот бы насовсем так. Она и сказала, что тоже тепла хочет. И тоже не против. Да только пустые мечты не греют, а ночи все длиннее и холодней становятся, а годы, как вода в реке идут, их не остановишь...

— Мне так жалко стало всех нас. Я ей тогда пообещал, что попрошу тебя взять ее в наш дом насовсем.

— Степка! Не смей больше о том говорить ни с кем! Слышишь? Я не разрешаю глупостей! Хватит меня сватать! Ишь, что себе позволил? — осерчал Яков.

— Чего ругаешься? Тебе хорошо! Много бабов заимел. А мне только одну, и то нельзя в дом привести.

— Так ты ее для себя хочешь? — рассмеялись мужики дружно.

— Чтоб всем тепло стало. У тетьки Вали всего много, она сама так говорила,— не понял Степка взрослого смеха и смутился, сам не зная от чего.

— Меня из тетков только она на руки берет, больше никто. Все дети в садике хвалятся, будто их отцы даже на плечах возят. Пешком ходить не дают, жалеют. А я всем сказал, что меня папка на машине катает. И в школу обещал возить!

— Конечно, повезу! — согласился Яшка.

— А мне теть Валя уже книжки к школе готовит. И форму,— похвалился Степка.

— Да можешь о ней помолчать! Или больше сказать не о чем? На каждом слове — Торшиха! Сколько народу в поселке, а тебя зациклило! — вспыхнул Яшка.

— Ты тоже все время про Вику говорил. На тебя никто не кричал! А почему на меня можно?

— Ладно, Степка, не злись. Но надоело о ней.

— Мне тоже про Вику не хотелось знать.

— Ты и не слышишь о ней. Хотя, разве с нею не дружил? Ведь она сказки тебе рассказывала.

— Не надо ее сказок! Не хочу! Она всех нас бросила! Никого не любила, как моя мамка! Не нужна такая!

— Молодец, Степка! Настоящий мужик! Нельзя верить бабам! — похвалил Анискин и рассказал:

— А знаешь, почему моя невестка теперь сидит, поджав хвост, и не бежит к родителям при мелкой обиде? Мой внук, Димка, ей отпел за всех. Привел я ее от стариков, вернул домой, а Димка сказал:

— Больше не дам деду тебя вертать. Не хочешь жить с нами, уходи насовсем. Обойдемся сами. В другой раз, когда сбегишь, сам двери закрою и не пущу никогда, даже если воротишься, не открою. Нам спокойнее жить станет. Некому будет ругаться и обзывать папку! Все в поселке нас любят и только ты, как чужая!

— С той поры, словно хвост прищемило бабе. Молчит, понимает, дети растут и всякую срань помнят.

В дверь дома внезапно постучали. Яшка открыл, впустил пожилого человека, тот, поздоровавшись, неуверенно присел и заговорил:

— Помогите мне, мужики! Житья в своем дому не стало. Одолели ироды! Сил нету! — заморгал глазами часто.

— Ты успокойся! Кто будешь, откуда, чей? — спросил Анискин участливо.

— Тутошний я, вовсе свойский, за магазином живу. Уж сколько годов в своем дому! Не-е, подле трассы! За третьим магазином. Ну, да шут с ним. Ни о нем речь. Я с другой болячкой,— вытер пот с лица и, оглядев всех, продолжил:

— Михайлом зовусь. Фамилия моя Лобов. В своем дому народился в свет. Там и отец, и мать прожили. Там и померли, когда их время подоспело. И я в ем уж сколь годов. В него жену свою привел. Полину. Жили с ей пошти тридцать годов. Не скажу худого слова. Сердешная была баба. По дому доброй хозяйкой жила. Все умела, в своих руках держала. Троих детей народила. Всех мы с ней вырастили и в люди повытолкали. Все работают. В пьянстве никто не завалялся. Оно такого и не могло стрястись. Смалечку кажного к делу приловчили. Оно и понятно, ить при доме хороший участок, цельных тридцать соток, с его все кормимся, а еще с хозяйства.