Врач развел руками, демонстрируя уверенность в том, что серьезных возражений быть не может.

— Такой же, как веревка для того, кто решил удавиться, — сказал Урри.

— Вот видите, опять вы проговариваетесь. Тот, кто решил удавиться… А удавиться решили-то как раз вы, а не белые люди. И книжку свою писали в надежде на то, что вас в бочке с нефтью утопят, как политического. Вы ведь именно этого ждете-то, в глубине души, так сказать?

— Мечтаю просто, — сказал Урри.

— Не сомневаюсь. И обижаетесь, что вас лечат, а не топят. Кстати, знаете, откуда все эти прикрученные к полу стулья, хитроумные приспособления для письма и прочие средства, которыми полны ваши галлюцинации? Ваш ум защищает вас же от самоубийства, которое может оказаться совсем не вымышленным. Вы будете смеяться, но именно эти болты и шарниры для кресла-качалки, о которых вы как-то проговорились, и заставили меня отказаться от лоботомии. Ведь тут отчетливо видно желание жить, причем — на примере кресла-качалки — жить со всеми удобствами. Вот эту жажду жизни я и пытаюсь в вас культивировать. Помогите же мне. Помогите.

Врач вздохнул, потрепал Урри по бедру, встал и ушел.

После этого Урри от души проблевался, а потом крепко задумался. Настолько крепко, что почти не замечал тычков кулаком по ребрам, которыми бородатый мстил ему за отпущенную ранее реплику.

Любопытно, думал Урри, качаясь в кресле и глядя на солнечного тушканчика. А ведь им почти удалось.

Минул месяц. Или около того. Примерно на половине дистанции они сломались и перестали разыгрывать историю с палатой. Врач тоже пропал. В последние две недели его раза три колотил полковник, утомляя однообразными вопросами. И все.

Возможно, конечно, кончился бюджет, иногда в шутку думал Урри, хотя на самом деле было ясно — он их победил.

Урри покосился в сторону дивана. Конвойный, в неудобной карачковой позе убирал с пола очередную лужу блевотины (от побоев и нерегулярного питания Урри испытывал проблемы с желудком). Второй конвойный молча, сложив руки на груди, стоял у двери, дожидаясь — или охраняя? — напарника. В их маленькой команде тоже имелась иерархия.

Неожиданное чувство вины — а я ведь и за людей их не считал, подумал Урри — заставило задать пошлый вопрос:

— Давно здесь служите, ребята?

Конвойные, понятно, промолчали. Урри кашлянул.

— Извините за это… Я постараюсь больше не пачкать.

Конвойные промолчали.

— Вам все так досаждают? Или я особенно?

— Когда как, — ответил тот, что убирался. Второй по-прежнему молчал.

Урри улыбнулся, подумав, что всегда может найти путь к самому грубому сердцу. Эта мысль вызвала другую, о другом пути, другом сердце… Расстроиться по-настоящему Урри не успел. В камеру вошел полковник. В руках он держал папку с бумагами.

— Разговаривать с конвоем запрещено. Это ж азы, неужели пояснять надо? — спросил он с порога.

— Да нет, — сказал Урри, разглядывая гипс на правой руке, наложенный позавчера. После очередной беседы с полковником. — Не надо, я все понял. Просто попрощаться хотелось.

Полковник кивнул.

— Стало быть, все понимаешь. — Он подошел к Урри. — Держи. Обвинительный. Стало быть, сутки на все про все.

— Сутки? — спросил Урри, взяв папку левой рукой.

— Ну а чего тянуть? Хорошего, стало быть, помаленьку. Заканчивайте! — скомандовал он конвойным. — Сутки эти никто тебя тревожить, стало быть, не должен, — пояснил он Урри. Конвойные удалились. Полковник взглянул на наручные часы. — Время пошло.

Да, подумал Урри. Время пошло. А если переставить ударение, то получится, что время пошло. Полковник вышел из камеры.

«Основным мотивом, следовательно, стоит считать желание обвиняемого испытать силу собственного духа. Это желание можно понять, но нельзя простить, и оно ни в коем случае не является обстоятельством, смягчающим вину».

Урри довольно улыбнулся. В этих строчках безошибочно угадывался врач. Причем врач, крепко обломавшийся.

«Дополнительным же мотивом служило чувство личной зависти обвиняемого к подвигу и славе Дэгу Самсона. Что, безусловно, является еще одним элементом социальной опасности обвиняемого и может рассматриваться как обстоятельство вину отягчающее».

Урри захлопнул папку. Несколько секунд катались желваки под темной кожей.

Ничего-то вы не поняли, подумал он наконец и посмотрел на солнечного тушканчика. Тот уже стал багровым — ночь была совсем рядом. Ничего не поняли, снова подумал Урри. А я оказался лучше, чем сам о себе думал.