– Чарльз, – мягко прошептала леди Уэзерби, и Анаис заметила, как мать Линдсея с нежностью положила руку на морщинистые пальцы супруга. К изумлению Анаис, старый маркиз крепко сжал ладонь жены.

– Дарнби нам – как семья, не так ли? – хрюкнул Уэзерби. – Разве не это ты всегда мне твердишь? А раз так, черт меня возьми, Элеонора, они могут слушать наши семейные перебранки. Убежден, даже такая женщина, как леди Дарнби, почувствовала бы некий проблеск материнского инстинкта, если бы одна из ее девчонок шаталась без дела неизвестно где, не удосужившись сказать родителям ни одного проклятого слова!

«Я бы не стала держать пари на сей счет», – подумала Анаис, взглянув на скучающее выражение лица родительницы. Что и говорить, ее мать была совершенно лишена склонности к нежному, типично женскому проявлению чувств. Она зачинала детей, вынашивала их и производила на свет. После этого тут же передавала дочерей няне, снимая с себя всякую ответственность за их воспитание. И не занималась девочками до тех пор, пока они не достигали нужного для превращения в прекрасных фарфоровых кукол возраста, получая шанс заманить в свои сети идеального зятя для любимой мамы. Зятя, который оказался бы весьма полезным в укреплении ее престижа в светском обществе и не скупился бы, щедро оплачивая любые расходы тещи.

– Чтоб мне провалиться, мой мальчик, – нахмурился Уэзерби, – кто, черт возьми, будет управлять этим местом, когда я отправлюсь к праотцам? Неужели у тебя нет даже отдаленного представления об ответственности?

Взгляд Анаис метнулся к Линдсею, лицо которого приняло твердое, суровое выражение. Обвинение его отца было жестоким и несправедливым, ведь Линдсей взял на себя ответственность за управление Эдем-Парком еще в ту пору, когда ему было шестнадцать. Линдсей занялся ведением дел имения, что позволило его непутевому папаше кутить дни напролет в Лондоне, мотаясь по шлюхам, напиваясь и впустую растрачивая свою жизнь. С того времени Линдсей никогда не уклонялся от своих обязанностей. Да, возможно, он пристрастился к опиуму. Линдсей мог причинить Анаис боль, хотя и неосознанно, но он точно не был бездельником. Он никогда не забывал об ответственности. Без умелых инвестиций Линдсея, его неустанного труда и дисциплины Эдем-Парк давно сровнялся бы с землей.

А как заботливо Линдсей относился к матери! Его отцу стоило поучиться подобному умению. Отцу, который вечно был слишком пьян и слишком равнодушен к сыну – равнодушен настолько, чтобы не замечать, как тот давно стал самостоятельным, настоящим джентльменом. Несмотря на все тяготы, Линдсей превратился в уважаемого человека, обладающего влиянием и богатством. И даже при том, что вечно брюзжащий лорд Уэзерби не мог потратить и секунду своего драгоценного времени на сына, Линдсей обеспечивал ему надлежащие условия жизни, беспокоясь о том, чтобы обоим его родителям было комфортно в их домах. Это неожиданное воспоминание времен юности заставило Анаис понять, как быстро Линдсею пришлось повзрослеть. И теперь она грустно задавалась вопросом: кто же способен позаботиться о потребностях и счастье самого Линдсея?

Их пристальные взгляды встретились, и внутри у Анаис все болезненно сжалось, стоило ей увидеть глаза Линдсея, все еще затуманенные от вдыхаемого им прошлой ночью дыма. В них теперь отражалась лишь пустота, которая разрывала ей сердце. И в этот самый момент Анаис вдруг получила ответ на мучивший ее вопрос. Опиум давал Линдсею то, в чем он нуждался.

– Итак, что же, черт возьми, ты можешь сказать в свое оправдание, мой мальчик?

– Чарльз, этими разговорами ты нарушишь свое пищеварение.

– Плевать на мое чертово пищеварение, Элеонора! – прогремел Уэзерби. – Я умираю. Это любому дураку ясно. Я умираю и хочу знать, готов ли мой сын, мой единственный сын, оставаться дома и исполнять свои обязанности. Или он собирается снова сбежать, когда какая-нибудь наивная потаскушка решит покрепче прихватить его за яйца!

– Твой язык заставит покраснеть даже старого развратника, отец. Подобный способ вести беседы не представляется вежливым и уместным за столом, тем более в присутствии леди, – резко бросил Линдсей, впиваясь в отца гневным взглядом. – Не могли бы мы отложить этот разговор на другое время?

– Трус, – усмехнулся отец, – она все еще держит тебя за яйца.

Линдсей бросил салфетку на стол с таким негодующим видом, словно это была перчатка. Резко отодвинув стул, он стал подниматься, угрожающе распрямляясь подобно кобре, готовой в любое мгновение наброситься на ничего не подозревающую жертву. Анаис и прежде доводилось видеть эту непримиримость, сквозившую во взгляде Линдсея, когда дело касалось отца.

– А вот теперь и правда довольно! – потребовала леди Уэзерби, и ее голос задрожал от гнева. – Сейчас рождественские праздники, и у нас гости. Ну неужели ты не можешь вести себя прилично, Чарльз? Может быть, на этот раз, в виде исключения, ты воздержишься от грубости и перестанешь прилагать все усилия, чтобы унизить меня? Наш сын дома, живой и невредимый. Разве нам не стоит порадоваться этому обстоятельству? Ненавижу эти ссоры… эти вечные колкости, которыми вы двое обмениваетесь.

– Прошу прощения, мама, кажется, я немного забылся, – пробормотал Линдсей, кивая матери в знак извинения. Он медленно поставил на место свой стул, явно стараясь казаться спокойным, но крепко сжатые в кулаки руки предательски выдавали его состояние. Анаис знала, что внутри Линдсей кипел от ярости. Видела она и то, что леди Уэзерби вот-вот заплачет, а ее собственная мама улыбается, растягивая губы в самодовольной и заносчивой усмешке – горделивой усмешке, призванной показать всем присутствующим за столом, насколько выше и лучше их она себя считает.