«Мальчишек жалко, – подумал вдруг Корелин. – Костю и Севку». Отправляя их в командировку, Евгений Афанасьевич пытался их спасти… Отстранить от себя, чтобы вывести из-под возможного удара. Обманывал себя, но что он мог поделать?

Приказать уходить?

Прятать их где-нибудь, может, даже в тылу у немцев, в каком-нибудь отряде? Так их все равно вытащили бы, прислали бы самолет. Некуда прятаться. Некуда. Нужно просто тянуть лямку, защищать Родину, извините за выражение, и надеяться, что Родина позволит тебе это делать, а не раздавит своей материнской рукой о шершавую поверхность эпохи.

Корелин снова поморщился. Не любил он высокопарностей. И когда ловил себя на высоком «штиле», понимал, что нужно срочно принимать меры. Нужно сжимать свои эмоции в кулаке и давить-давить-давить…

И к тому же он уже не успеет мальчишкам передать приказ. Даже попрощаться, похоже, не успеет.

Машина остановилась. Корелин услышал, как опустилось стекло. Домов не выходил, сидел и молча ждал, пока кто-то снаружи проверит документы.

Евгений Афанасьевич открыл глаза.

Капитан НКВД, наклонившись, разглядывал его.

– Доброе утро, – сказал Корелин.

– Доброе утро, – кивнул капитан. – Проезжайте.

Машина въехала в Кремль.

Теперь уже комиссар вытер ладони о китель. Даже так? Копошилось по этому поводу что-то в голове у комиссара, но он не обращал внимания, пытался даже совсем выбросить, но мысль ледяными лапками держалась цепко.

Неужели к САМОМУ?

Получается, что так.

– На выход, – скомандовал Домов. – Дальше – без меня. Папочку возьми.

Корелин взял папку, которую Домов протянул ему через плечо.

– Удачи не желаю, – сказал Домов. – Тут удача не работает…

– Почему же? – Корелин поймал в зеркале заднего вида взгляд Дмитрия Елисеевича и подмигнул. – Мне всегда казалось, что только совсем уж везунчики тут живут достаточно долго… Кто подписал телефонограмму, Дима?

– Поскребышев. А что?

– Ничего. Может, это сам Александр Николаевич решил со мной просто поболтать? – Корелин улыбнулся. – Как думаешь?

Домов не ответил.

– Тогда я, пожалуй, пойду. – Корелин вышел из машины. – Меня проводят?

Его проводили. Вначале, правда, извинились и обыскали. Не слишком тщательно, по мнению Корелина, но, в общем, без особых нарушений. Даже быстро просмотрели папку.

В приемной никого, кроме Поскребышева, не было.

– Доброе утро, – сказал Евгений Афанасьевич.

Поскребышев оторвался от бумаг, посмотрел на Корелина и скупо улыбнулся:

– Доброе утро, Евгений Афанасьевич.

– Мне передали, что вы хотите меня видеть?

– Я… – Поскребышев еле заметно пожал плечами. – Если честно, то, наверное, да. Хотел. Вы пока присаживайтесь, через две-три минуты я вас впущу.

Корелин сел на один из стульев, стоявших вдоль стены.

Поскребышев снова опустил глаза к бумагам.

Рыбная ловля, вспомнил Корелин. Александр Николаевич любит рыбную ловлю. Еще теннис, городки, бильярд. Две дочери. И кажется, говорили, что его жена беременна. Или должна уже была родить? Плохо, что он упустил из виду это обстоятельство. Это – небрежность. Вопиющая небрежность, не так много в стране настолько значимых людей.

Две-три минуты… Да, разговорить не получится.

На столе перед Поскребышевым зазвонил телефон.

– Да, он здесь. Хорошо, – Поскребышев аккуратно положил телефонную трубку на аппарат. – Проходите, пожалуйста, вас ждут.

Корелин встал со стула, одернул френч.

Улыбнулся, подумав, что мысль о встрече с САМИМ все еще беспокоит не тем, что может последовать после нее, а самим фактом этой встречи. Ведь не кто-нибудь вызвал, а лично…

Корелин оставил фуражку на стуле. Не хватало еще козырять, как…

Дверь открылась легко, без малейшего скрипа. И закрылась за спиной бесшумно.

Как крышка гроба, мелькнула мысль.

– Здравствуйте… – Корелин запнулся на долю секунды, засомневавшись вдруг, как называть хозяина кабинета – по фамилии или по имени-отчеству. Когда-то они были знакомы. Шапочно, недолго, но тем не менее… – …товарищ Сталин.

– Здравствуйте, товарищ Корелин, – не вставая из-за стола, произнес Сталин. – Проходите, присаживайтесь.

Сегодня говорил он почти без акцента. Корелин вспомнил, что во время их знакомства акцент был сильным. А потом те, кто с ним общался, говорили разное. Одни утверждали, что акцента почти нет, другие – что он просто чудовищный. Голос в хронике тоже звучал по-разному…