— А где я тогда буду жить? — спросила она.

— Да везде понемножку, — сказал я. — Ты же будешь всё время ездить, поэтому жить тебе придётся в отелях. В самых, конечно, роскошных. Но кроме того, у тебя будет несколько всяких там домов. Ну, конечно, не такие вот, как этот. Не простые дома, а вроде как дворцы. С разными там хрустальными люстрами, картинами, коврами и слугами. А ещё там будут бассейны, в которых ты будешь купаться, а ещё огромный чёрный рояль, чтоб ты могла играть на нём. Ведь Лотта Свет будет знаменитей любой кинозвезды.

— Почему ты всё время говоришь «Лотта Свет», «Лотта Свет»? — спросила Лотта. — Я ведь Лотта Птицинг.

— А это, понимаешь, будет твоё сценическое имя. У всех знаменитых артистов есть ещё такое специальное имя, называется «сценическое имя».

— Ну, а какая я тогда, интересно, буду? Красивая?

— О, просто красавица! — сказал я и ухмыльнулся про себя. — Кавалеров у тебя будет — целые толпы. Так и будут виться вокруг тебя. Будут присылать тебе коробки шоколада, величиной с наш кухонный стол, и огромнейшие букеты роз. Но ты ни на кого не будешь обращать внимания. «Фи!» — и так гордо проплывёшь мимо в своём роскошном платье. У тебя будет масса всяких красивых платьев, гардероб будет прямо битком набит. Но самое любимое твоё платье будет такое длинное-длинное белое платье с серебряной вышивкой.

Лотта, пока я рассказывал дальше, выбралась из кровати и завернулась в простыню — будто это такое длинное вечернее платье. А на голову надела старую корзинку с оторванной ручкой. В таком наряде она важно расхаживала по комнате — будто «проплывала».

— И я всюду буду ходить в своей золотой шляпе, — пропищала она «голосом кинозвезды».

Она была такая смешная с этой корзинкой на голове и в простыне, которая волочилась за ней по полу, что просто невозможно было смотреть без смеха. Так хорошо было снова немножко повеселиться и забыть про все наши несчастья, хоть на минутку.

И я стал рассказывать дальше про Лотту Свет, Королеву Рож. Как она разъезжала по свету, а в один прекрасный день взяла и приехала в Дальбу. Но только никто даже и не догадывался, что на самом-то деле она Лотта Птицинг. Она прикатила в эту дыру в сверкающей машине самой последней марки. Школьный оркестр выстроился на площади и приветствовал её всякими там фанфарами, сам губернатор явился, и сказал скучную речь, и преподнёс ей цветы. И никто её даже и не узнал. Только я один, потому что на Лотте Свет были те самые серёжки из чистого мельхиора, которые я прислал когда-то Лотте Птицинг, моей сестрёнке.

И все кричали «ура!» и размахивали флажками.

— А ты улыбнулась им своей ослепительной белозубой улыбкой и сказала, что ты очень рада побывать в Дальбу, что Швеция — прекрасная страна и что люди здесь очень гостеприимны. А потом ты подкатила к фабрике Голубого, вплыла к нему в кабинет и потрясла у него перед носом своей сумочкой, набитой деньгами. «Я покупаю вашу фабрику, — заявила ты. — Берите это и вытряхивайтесь отсюда в двадцать четыре часа. Моё имя — Лотта Свет, и я не желаю больше видеть вашу противную морду».

— Ваше противное-препротивное рыло, — сказала Лотта.

— Точно, — сказал я. — А потом ты отдала фабрику тем, кто работал на ней. И все стали жить поживать и добра наживать.

— Да ну тебя, — сказала Лотта. — Ты это всё понарошку. Просто чтоб посмешить меня.

— Ага, — признался я.

— Ну и подумаешь, — сказала Лотта. — Мне и правда стало веселее. А вообще-то не хочу я быть никакой Лоттой Свет. Пусть я буду Лотта Птицинг, ладно уж. И не буду я никакой Королевой Рож. Не хочу. Пусть я лучше буду я сама.

Она стянула с себя простыню и сбросила корзинку на пол. А потом подошла к окну и открыла его. В комнату ворвался свежий ветерок. Лотта сделала глубокий вдох.

— А завтра я пойду к Оскару, — сказала Лотта.

Но назавтра к Оскару никого не пустили.

Ему должны были делать операцию. Только после этого можно было его навестить.

Ева теперь уже снова ходила на работу. По вечерам к нам домой приходили её товарищи с фабрики.

Сначала Ева всё больше молчала. Только слушала и кивала. Но потом она тоже стала участвовать в этих их бесконечных разговорах и спорах, и опять они стали засиживаться допоздна. Мне слышны были их голоса на кухне.

Среди всех этих голосов я теперь ясно различал Евин голос. Она не горячилась, как раньше, а говорила спокойно и неторопливо. И другие замолкали, слушали её. Она стала какая-то другая. Будто выросла и стала сильнее.

Странно сказать, но раньше я мало думал о Еве. То есть конечно, я не мог без неё, но я как-то не очень её замечал. Ну вот, например, без воздуха или света мы ведь не можем жить, а разве мы их замечаем? И потом, её, наверное, заслонял Оскар, такой большой, шумный, со своим хохотом, и вспышками и взрывами. Он занимал в нашем доме очень уж много места.