Поскольку рана еще кровоточила, некоторое время я был вынужден работать на кухне. Однажды по пути за покупками в какой-то витрине я видел очень красивые часы, из металла и резины, и стоили они не очень дорого. Кажется, я уже говорил, что мечтал иметь часы, чтобы они придали форму времени, показывали дату, сообщали мне, насколько я постарел. В общем, когда я их увидел, то пересчитал деньги, что были у меня в кармане, и хотя их оказалось не очень много, я понял, что могу купить себе эти часы.

Короче, я зашел в магазин и сделал это. Купил их.

Когда я вышел из магазина, я был вне себя от радости, клянусь. Первые часы в моей жизни. Я смотрел на них, любовался ими, крутил запястьем, чтобы солнце отразилось на циферблате. Я отправился бы пешком в Наву, лишь бы показать часы моему брату — вот он бы обзавидовался! Но пешком идти до Навы слишком долго, поэтому я побежал благословить их в мечеть Фатимы Масумы, одно из самых священных мест шиитского ислама и одно из самых подходящих (по крайней мере, мне так казалось) для благословения того, чем ты очень дорожишь, — в моем случае часов.

Эта мечеть находится в самом Куме. Я потер часы о стену, чтобы освятить их, но стараясь не поцарапать.

Я был так счастлив, что в какой-то момент даже подумал, что, несмотря на опасность нажить неприятности, я, возможно, остался бы в Куме надолго.

Потом однажды ночью на фабрику приехали полицейские. Они были хорошо подготовлены, с грузовиком, чтобы отвезти нас до границы, даже не заезжая в Центр временного пребывания. Депортация. Снова. Я не мог в это поверить. Просто несчастье! Полиция узнала, что на этой фабрике работает много нелегалов. Они взломали дверь барака, где мы спали, и разбудили нас пинками.

— Собирайте вещи. Мы вас депортируем в Афганистан.

Я едва-едва успел забрать свои вещи из шкафчика и конверт с деньгами, как меня выволокли на улицу. Как обычно, за депортацию платили мы сами. Правда, на этот раз дорога в грузовике была чудовищной. В кузов затолкали столько народу, что люди, стоявшие по краям, рисковали вывалиться под колеса грузовика, а находящиеся в центре — задохнуться. Пот. Вздохи. Крики. Во время этой поездки многие могли умереть, и никто бы этого даже не заметил.

Нас выгрузили за границей, как мусоровозы выгружаются на помойках. Мгновение я размышлял, не податься ли дальше на запад; на западе была Нава, моя мать, сестра, брат; на востоке был Иран, опять то же ненадежное положение, те же мучения. Мгновение я размышлял, не вернуться ли мне домой. Потом вспомнил слова мужчины, с которым пытался передать письмо моей матери, еще когда жил в Кветте, почти три года назад. В этом письме я просил ее приехать и забрать меня. Но мужчина прочитал письмо и сказал:

— Энайат, мне хорошо известно, что происходит в провинции Газни и как там относятся к хазарейцам. Ты должен быть счастлив, что живешь здесь. Здесь плохо, ясное дело, но ты по крайней мере можешь утром выходить из дома с надеждой, что вечером вернешься живым, а там ты, когда уходишь, даже не знаешь, вернешься ли домой ты сам или же придет весть о твоей смерти. Здесь ты можешь общаться с людьми, торговать, в то время как хазара в твоей деревне не могут даже спокойно пройти по улице, потому что если какой-нибудь талиб или пуштун, идущий навстречу, заметит его, то всегда найдет к чему придраться: борода слишком короткая, тюрбан не так повязан, свет в доме горит после десяти вечера. Им постоянно грозит гибель, их могут убить ни за что ни про что — за одно лишнее слово или нарушение какого-нибудь бессмысленного правила. Ты должен быть благодарен своей матери, что она увезла тебя из Афганистана, — сказал тот мужчина, — еще и потому, что много людей тоже хотели бы уехать, да не могут.

Я поплотнее запахнул куртку, сунул руки в карманы и отправился искать перевозчиков.

Но в тот раз на одном из блокпостов на обратном пути — одном из блокпостов, где все подкуплены перевозчиками, — что-то пошло не так. Взяв условленные деньги, полицейские начали нас обыскивать и отбирать ценные вещи. Ты спросишь: «А что с вас взять? Вы же оборванцы». Но даже у того, кто ничего не имеет, можно что-нибудь взять. У меня, например, были часы. Это были мои часы, и я ими дорожил больше, чем какой-либо другой вещью. Да, конечно, можно было их снова купить, но это были бы другие часы, а те были моими первыми часами.

Полицейский построил нас в ряд вдоль стены и медленно пошел мимо, проверяя, все ли мы вытащили из карманов. Когда он замечал, что кто-то ведет себя странно или шевельнулся без разрешения или лицо у кого-нибудь напряженное, а значит, он что-то скрывает, он подходил к этому человеку вплотную и орал, выплевывая ему в лицо угрозы и кусочки ужина, а если угрозы и плевки не помогали, он осыпал его пощечинами и бил прикладом ружья. Он уже почти прошел мимо меня, но вдруг остановился и вернулся назад. Встал передо мной, широко расставив ноги, и спросил: