Однажды вечером, например, мы прогуливались по улице, и он подошел к грязному и неприятно пахнущему мужчине, какому-то бродяге, спящему на земле, и высыпал пригоршню камешков в металлическую банку для милостыни. Бедняга, еще окончательно не проснувшись, вскочил посмотреть, кто это отстегнул ему столько денег; я готов поспорить, что он уже представлял себя богачом и был готов отправиться в лучший ресторан города или купить целую кучу опиума у своего дилера. Видимо, поэтому, осознав, что ему достались только камешки и мы смеемся над ним, спрятавшись за углом мечети, он погнался за нами, чтобы задать нам хорошую трепку, но мы мигом смылись. Впрочем, он едва держался на ногах, так что вряд ли сумел бы нас поймать.

В другой раз Суфи увидел мотоцикл, прикованный цепью к столбу, и залез на него. Не для того, чтобы угнать. Просто, чтобы посидеть и почувствовать, как это — быть за рулем: он всегда мечтал иметь мотоцикл. Но как только он вцепился в рукоятку акселератора и нажал на рычаг сцепления, непонятно почему мотоцикл завелся. Он прыгнул вперед, описав дугу вокруг столба, к которому был прикован, а Суфи слетел с седла и угодил в лоток с фруктами. На сей раз он легко не отделался: повредил спину и ногу и некоторое время с трудом вставал на колени для молитвы.

Целыми днями мы были на рынке вместе с другими мальчиками хазара, и на обед мы скидывались на греческий йогурт, зеленый лук, несколько штук нан тандури — круглых лепешек, выпеченных в глиняной печи, еще покупали какие-нибудь фрукты или овощи, если хватало денег.

В общем, так.

Я по-прежнему работал на Лиакат-базаре, потому что ничего лучше найти не мог. Я никогда бы не вернулся в самават Кгази, потому что потерял бы Суфи и других друзей, — но работа на базаре мне совсем не нравилась. Это же не то, что иметь свой магазин, куда люди приходят и просят то, что им нужно, а тебе только надо встречать их и быть любезным. Нет, здесь ты подходишь к людям, становишься с ними рядом, пока они работают или думают о чем-то другом, и твердишь: «Купите, купите, пожалуйста». Тебе приходится быть назойливой мухой. Разумеется, это никому не нравится и к тебе относятся плохо.

Мне не нравилось вести себя назойливо. Мне не нравилось, что ко мне относятся плохо. Но всем (и я не исключение) хотелось жить, а чтобы жить, мы иногда вынуждены делать то, что нам не нравится.

Как-то мне пришла в голову оригинальная мысль, как заставить покупать мой товар, и дела пошли в гору. Я подходил к тем, кто был с детьми, надкусывал булочку, не раскрывая ее, оставлял след зубов на обертке и, пока взрослые смотрели в другую сторону, совал в руки ребенку, а затем говорил родителям: «Смотрите, он взял булочку без разрешения. И надкусил ее. Вы должны заплатить». Или же я щипал малыша за руку — легонько, чтобы следа не осталось, но ребенок заплакал, — и говорил родителям: «Возьмите что-нибудь, чтобы ребенок успокоился».

Но все это шло вразрез с третьей заповедью мамы: не обманывай.

Кроме того передо мной постоянно вставал вопрос: где ночевать? Когда наступала ночь, мы с ребятами отправлялись в разные мрачные трущобы на окраинах Кветты и там прятались. Заброшенные дома, почти руины. Наркоманы за машинами. Костры. Мусор. Я был очень грязен, но каждое утро, прежде чем искать, что бы поесть, я шел в мечеть помыться, а потом проходил мимо школы — той самой.

Я не пропустил ни одного дня. Как будто не хотел прогуливать.

Однажды вечером я поговорил с оста саибом, хозяином магазина, на которого я работал: сообщил ему, что хочу уйти и поискать другую работу, но спать на улице я больше не могу.

Он молча взял лист бумаги и сделал расчет. Сказал мне, сколько я заработал за это время. Я ушам своим не верил. Из сумки он вытащил банкноты и монеты и протянул мне. Порядочная сумма. Никогда в жизни у меня столько не было.

Потом добавил:

— Если проблема только в ночлеге, приходи по вечерам в магазин, перед закрытием. Я разрешу тебе здесь спать.

— В магазине?

— Да, в магазине.

Я огляделся. Чистота, ковры на полу, подушки, прислоненные к стене. Воды и туалета нет, но рядом мечеть, куда я мог бы ходить по утрам.

Я согласился. По вечерам, около семи, я появлялся в магазине, он опускал железные ставни и запирал меня на всю ночь до его возвращения утром, даже если он приходил в десять или позже. Ключей мне, разумеется, не оставлял. Ожидая, пока он вернется и выпустит меня, я от нечего делать, помнится, пытался читать газеты, которые он оставлял на стойке. Они были на языке урду. Надо сказать, я так и не научился толком на нем говорить. Читал я медленно, так медленно, что к середине страницы забывал, о чем говорилось в начале. Я искал новости об Афганистане.

Одним зимним утром — зимой я целыми днями смотрел на небо в надежде, что пойдет снег, как в Наве, но, несмотря на холод, пробирающий до костей, зима в Кветте была бесснежной — хуже не придумаешь; когда я понял, что снега не будет, я разрыдался так, как никогда прежде, — так вот, одним зимним утром я зашел в лавку, торгующую тарелками и стаканами, и попросил глоток воды. Лавочник взглянул на меня как на мерзкое насекомое, затем потребовал: