Маллоу М. Р.
Шрифт:
В общем, представляете, туча брызг — и мимо вас проплывает такая здоровенная серая штука, вся в светлых наростах, — то ли кораллы, то ли не кораллы, — в общем, красивые такие штуки. Не знаешь — ни за что не догадаешься, что паразиты. Кажется, что кит ушел, но тут под водой как перевернется: белый живот, зеленоватый от воды, а горло полосатое. Видно даже, что это не полоски, а складки такие. Тут опять кульбит, вельбот качает и подбрасывает, того гляди, бортом зачерпнет, а то и потонет ко всем чертям, а над водой вновь поднимается громадная спина. Гулкий всплеск, из глубины утробно стонет, потом, что ли, фыркает, и темная громадина скрывается из вида.
Ну и вот, «Матильда» медленно следует за вельботами. Где кит… юнга Маллоу не успевает подумать, где, потому что серое, размером и очертаниями напоминающее дирижабль, с шумом взлетает из глубины, переворачивается в воздухе животом кверху, плашмя падает в воду и уходит опять в глубину. А когда оседают брызги, слышно приглушенное буханье — выстрелила гарпунная пушка. Что-то там происходит, — с такого расстояния попробуй пойми.
А там вот что:
Кит бьется и рвется, вздымая волны, хлещет хвостом, обдавая вельбот красной водой, гарпун раздирает мясо.
Даже на палубе слышны короткие утробные вздохи — как будто сам океан и вздыхает.
На самом деле эти звуки — из дыхал, отверстий на голове кита. Фонтан теперь уже кровавый, короткий и кривой. Ну да, жестоко. Но признаться честно, в этот момент как-то больше думается о собственной заднице: пары таких вот прыжков запросто хватит утопить вельбот. Он от этих маневров таким ходуном ходит — так и ждешь, что этот раз — последний! И дух захватывает, и смотреть на это нет сил, и не смотреть тоже нет, — в общем, слов не хватает.
А кричат как — вон даже с борта слышно!
А в вельботе-то как здорово слышно — в ушах потом полдня звенит!
– Табань! — орет Хэннен.
Дрожит и звенит на ветру натянутый линь.
– Выбирай!
По бокам кита струятся красные потоки, из дыхал уже только пар.
– Подгребай, ближе! Да ближе, мать твоя каракатица!
К этому времени «Матильда» подошла ближе, выбирают тали, цепляя кита. В его коже вырезают букву «Q», цепляют за нее гак талей, а вот из хвостика «Q» вытягивают длинную полоску. Тали выбирают, кит вращается в воде, а полоску подрезают с боков и чистят кита, как какую-нибудь картофелину, пока хватит длины талей. Куски отправляются в котел, а вырубку повторяют, пока не срежут весь жир.
Китобой кренится, скрипит, кряхтит и стонет.
Искатели приключений тоже кряхтят и стонут: их поставили на голову. Нет, не в смысле, вверх ногами, а в смысле, вырубать ус, отрезать язык и что там осталось на вытопку. А потом… потом… ну, в общем, чертовски плохо слышать все то, что говорят в адрес новичка, нечаянно хлопнувшегося в обморок от одного только запаха этой головы с раскрытой пастью и жалобно сощуренными припухшими веками. Надо сказать, что за всю свою жизнь М.Р. Маллоу не встречал более лицемерной рожи, чем у Д.Э., этак благородно убеждающего компаньона, что, дескать, ерунда, бывает. Тоже еще, Ахав нашелся!
Отдают тали, гремят цепи. Китобой отдаляется все дальше и дальше, оставляя за собой тонны две-три окровавленного мяса. Вокруг туши начинают ходить острые плавники: касаткам повезло сегодня с обедом.
Тем временем на китобое ворвань разливают в бочки, котлы салотопки чистят, рангоут и палубу скребут — еще и отскреби ее, палубу эту! Джейк зажимает нос и выдыхает изо всей силы — унять дрожь в коленках. Когда уже почти кажется, что все в порядке, налетает порыв ветра. Великий охотник на китов сначала опирается о швабру, затем роняет ее и, сложившись пополам, из последних сил дотягивается до борта.
Атлантический океан. Бескрайнее небо. Зюйд-зюйд-вест.
«Пейте свой чай, юный искатель приключений. Пейте, пока приключения не нашли вас.»
— Поднимайтесь, сэр, — за рукав вяло дернули, — нечего тут любоваться пейза…
М.Р. Маллоу не договаривает, задушенно мыча, и перегибается через борт.
Глава шестнадцатая, в которой Д.Э. Саммерс решается облечь в слова то, что вертелось в голове, и назвать вещи своими именами
Было утро. С ночи штормило, судно раскачивало не на шутку, и на палубе поэтому было пусто: капитан и офицеры пили чай в кают-компании, матросы отлеживались на койках. В полумраке тусклый, закопченный табачным дымом иллюминатор кубрика то погружался в пенящуюся зеленоватую воду, то вдруг являл кусочек серого утреннего света. Переборка уныло скрипела, матросские сундуки, составленные вдоль стены, глухо стукались друг о друга, тусклая лампа раскачивалась. Матросы, лежа на койках, прислушивались к шуму волн, обсуждая, что, должно быть, быть буре.
– Эх, как штормит! — крякнул Коуэн.
– Ничего себе погодка, — вежливо отозвался Джейк.
Ему было не до разговоров: он сочинял письмо компаньону, а то, что он собирался сказать, нужно было сказать как-нибудь… правильно, в общем. Люк задраили наглухо, отчего воздух сделался еще более душным и сырым, чем обычно, виски давило, приутихшая было морская болезнь разыгралась снова, в общем, это утро выдалось еще менее веселым, чем всегда.
– К вечеру стихнет, — бормотал Коуэн. — Как не стихнуть.