Взгляды Локка оказались опосредующим звеном между философией английского эмпиризма (со всеми слабостями последнего) и возникавшей теорией богатства. Через Локка политическая экономия и восприняла основные методологические принципы эмпиризма, в частности и в особенности односторонне аналитический, односторонне индуктивный метод, точку зрения «сведения» сложных явлений к их простым составляющим.

Однако, как и в естествознании той эпохи, реальная познавательная практика исследования экономических явлений даже у самого Локка существенно расходилась с той теорией познания, которую мог рекомендовать и рекомендовал последовательный эмпиризм. Тот способ, которым на самом деле, вопреки своим односторонним гносеологическим иллюзиям, теоретики-экономисты образовывали теоретические определения вещей, не совпадал с эмпирически-индуктивной логикой. Сознательно применяя односторонне аналитический метод, теоретики на деле, не отдавая себе в том ясного отчета, исходили из целого ряда теоретических предпосылок, которые по существу противоречили принципам узко эмпирического подхода к вещам.

Логика чистого эмпиризма неспособна была справиться с задачей разработки теоретического взгляда на явления экономической действительности уже потому, что реальная экономическая действительность представляла собой сложнейшее переплетение буржуазно-капиталистических форм собственности с сословно-феодальными. [161]

Прямое индуктивное обобщение эмпирических фактов дало бы в этих условиях (в лучшем случае) лишь правильное описание результатов взаимодействия двух не только различных, но и прямо противоположных и враждебных друг другу принципов собственности. Во внутреннюю «физиологию» буржуазной частной собственности эмпирически-индуктивный метод Локка проникнуть не позволил бы.

Известно, что и сам Локк не просто обобщал то, что видел, а активно выделял в эмпирических фактах лишь те их формы и моменты, которые, по его мнению, «соответствовали вечной, истинной природе человека».

Иными словами, сама задача абстрактно-аналитического выделения простейших составляющих, задача аналитического разложения эмпирических фактов, предполагала и тут вполне определенный всеобщий критерий, согласно которому одни формы экономики выделяются как «истинные», как «соответствующие природе человека», а другие – устраняются как «неистинные». Буржуазно-индивидуалистическое представление о «природе человека» и служило для всех буржуазных теоретиков таким критерием. Локк же, как известно, был одним из основоположников этого взгляда.

Ясно, что это всеобщее и исходное основоположение буржуазной науки, с точки зрения которого мерялись эмпирические факты, столь же мало могло бы быть получено путем эмпирической индукции, как понятие атома. Буржуазно-капиталистическая собственность в эпоху Локка отнюдь не была всеобщей и господствующей формой собственности. Эмпирически-всеобщим фактом она не была, и представление о богатстве как исходное представление буржуазной политической экономии само по себе не могло образоваться путем индуктивного обобщения «всех без исключения» частных случаев и видов собственности.

В его образовании реально принимали участие совсем иные, нежели чисто логические, соображения. И здесь стихийный общественный разум оказывался сильнее, чем каноны рассудочной логики.

Иначе говоря, политическая экономия с самого рождения оказалась перед той же самой логической проблемой, перед которой стоял в своей области Ньютон: для того чтобы [162] сделать хотя бы единственное индуктивное обобщение, экономист должен был обладать каким-то (хотя бы и невысказанным) пониманием всеобщей истинной природы (субстанции) рассматриваемых явлений.

И подобно тому, как Ньютон положил в основу всех своих индукций представление о том, что только геометрически определяемые формы фактов суть единственно объективные их формы, – экономисты молчаливо предполагали, что лишь те формы экономики, которые соответствуют принципам буржуазной частной собственности, суть единственно истинные формы.

Все остальные формы экономических отношений молчаливо устранялись как плод субъективного заблуждения людей, как формы, не соответствующие подлинной, истинной, естественной и потому объективной природе человека. В состав теории вводились лишь те определения фактов, которые прямо и непосредственно вытекали, «выводились» из «вечной и естественной» природы «человека», – на самом деле из специфической природы частного собственника, буржуа.

Все теоретики буржуазной политической экономии, таким образом, должны были исходить и реально исходили из вполне определенного всеобщего основоположения, из четкого представления о субстанции, об общей объективной природе частных случаев и форм экономики.

Это представление о субстанции – как и в естествознании – не могло быть получено путем эмпирической индукции. Но локковская гносеология молчала как раз в этом решающем пункте – в вопросе о путях познания субстанции, о путях образования всеобщего исходного основоположения науки. И это основоположение, представление о субстанции богатства, экономистам (в том числе и самому Локку) приходилось вырабатывать чисто стихийно, без ясного представления о путях его получения.

Но так или иначе, английская политическая экономия практически все-таки разрешила эту трудность, открыв (уже в лице В. Петти) эту всеобщую субстанцию экономических явлений, субстанцию богатства, в труде, производящем товары, в труде, который совершается с целью отчуждения его продукта на свободном рынке. [163]

Поскольку экономисты реально исходили из этого, более или менее ясно осознаваемого представления о всеобщей субстанции богатства, постольку их обобщения имели теоретический характер и отличались от чисто эмпирических обобщений любого купца, ростовщика или рыночной торговки.