— Дома свет погас.

— Пойдешь?

Морось лежит на лобовом стекле легким налетом, позолоченным светом фонаря.

— Ты недорассказал…

— Ну, суд был, все стандартно. Клелия раз в неделю у моих родителей ночует, плюс через выходные она у них. Привозит-отвозит мой отец, я ее мать видеть не могу.

— Думала, у тебя семья…

— Я похож на семейного? Бледный очень?

Марина засмеялась, прикусила губу:

— Ноэль… а если бы не бумаги Львенка, ты бы позвонил?

Пожал плечом.

— Нет. А надо было бы?

Верно. Ему она зачем. Это ей — посопеть в тепле, которое он генерирует, выпрашивать не приходится. Сейчас уедет, и всё.

Проснулась: Денис сидел на своем разлюбимом сайте, запрещенном в Казахстане, “evrazia.org”, и читал гадости про родину. Надкусил фисташковый «макарон»:

— Он тебя в “Ladur'ee”водил? А в какой?

(Ночью доложила, что к чему, вкратце.)

— На «Елисее»? Декор в стиле Наполеона Третьего и пирожные, от которых наступает мгновенное ожирение? Этому салону всего десять лет. Лучше бы отвел на рю Руаяль.

— А там что? — Марина садится на кровати.

— Там самый первый чайный салон. — Денис тряхнул коробкой с «макаронами»: — Видишь дату 1862? Господин Лядюрэ начал с простой булочной, но вовремя учуял народную любовь к десерту. А Жюль Шерэ сей храм чревоугодия расписал. Ты в курсе, кто такой Жюль Шерэ?

Марина кивнула.

— Что-то ты неуверенно… художница! Ну Шерэ, Шерэ, пионер афишного дела — рисовал для «Мулен Руж», кафе… у него всегда разнузданная дамца ноги кажет, ее еще «шереткой» прозвали. Если не ноги, то сиськи кажет непременно.

Денис выудил афишку из Интернета: мамзель в декольте, шляпе с пером и черных чулках размахивает бутылкой и рюмкой. Рядом выгнул спину белый, плохо кормленый кот. Надпись: “QUINQUINA DUBONNET”.

— Сикстинская капелла не давала «афишнику» Шерэ покоя, и он оторвался на кондитерской, расписав потолок ангелочками в поварских колпаках.

Марина заглянула в чайник. Так и есть: воду только себе вскипятил.

— Корто, а почему тыменя туда не сводил?

— Я что, идиот, за этодвадцатку отдавать?

«Это» — «макароны», фирменные пирожные “Ladur'ee”. Хрустящая корочка — сверху, хрустящая — снизу, а внутри начинка. Сдавишь, чтобы начинка высунулась, и можно было ее языком по кругу — но нет, корочка хрупкая, ломается. С Ноэлем тренировались, без толку. Он купил два десятка: черный шоколад и фисташковое, бледно-зеленое; половину слопали в машине. Не так, чтобы это было что-то особенное.

— Кстати, твой Буратино засветил вчера свою «бэшку» под фонарем.

— С чего это он — Буратино?

— Богатенький. Пятерка у него? Семерка?

— Пятерка. Есть разница?..

Разница есть. Но совсем в другом.

Адила назавтра тоже работала. В двадцать лет можно и помаяться тревожным сном пять ночей подряд.

Их трое — несущих вахту в отеле «Акация»: Марина, Адила и Бенжамен, разгильдяй — любит позвонить в последний момент и попросить подменить. Он по ночам не спит: не хочется. Хозяйка к нему благоволит, несмотря на то что он забывает по утрам сложить полотенца, не расстается с наушниками (клиент уже головой в дверь бьется, Бен не слышит, знай подпевает Каложеро: “En apesanteu-u-ur!”), и еще к нему дружки ходят, когда клиенты улягутся. Нашли идеальное место, где с косяками не запалят. Бен хорошенький — кудряшки, глазки, при этом боксом занимается, накачанный в меру. Хоть у хозяйки и отцвели уж давно хризантемы в саду, но мальчики ей продолжают нравиться.

Бенжамен должен был заступить на позицию после подвига Адилы на одну ночь. После следовала пятница, а в пятницу Бен никогда не работал, шел черед Марины.

Два дня она сидела дома. Вспоминала последние полчаса в машине. Из-за мороси на лобовом стекле свет фонаря был размыт, тускл, не нагл.

Удивился, когда спросила, позвонил бы он, если бы не бумаги Львенка.

Сам говорил, что случайностей не бывает. Занесло ведь его на авеню Пармантье, заметил отель, достучался.

— Ноэль, а знаешь, из-за чего мы познакомились? Потому что один японец четыре года назад выпил слишком много французского вина в токийском баре «Мару»…

Какая-то Маринка кислая, неужто Буратинье влияние? О чем они могли столько времени трындеть? А тут прямо до истерики дошла. Что-то не поняла в тексте, «переведи». Пусть вон своему Полю позвонит, Сенбернару, Вию, им делать нечего, разъяснят. Отшутился: «Соловей не поет для свиней, попроси-ка ты лучше ворону». Всё. Трагедия. Скорбная маска: «Я хочу те-оплых отноше-эний! Ты никогда не помо-ожешь! Я не свинья-а! Почему я с тобо-ой живу, когда есть люди, с которыми мне хорошо-о?!» Ну иди к этим людям. У нее явно кризис трех лет.