Шрифт:
Неподалеку чернел гладкий ствол, уходящий вверх, за лиственный купол. Охотник подбежал к стволу, отбил по нему дробь ладонями. Сверху насморочным басом отозвалось: «Э-хе-хе-ее-е». Джаванар отошел и уселся, поджав ноги. Сейчас же сверху полетели оранжевые мячики, мягко плюхнулись на траву, потом зеленые — покрупней, и, наконец, по стволу вниз съехала здоровенная обезьяна, притормаживая задними руками. Подмышкой она держала мохнатую рыжую дыню, и деловито регулировала скорость — черная морда нахмурена, губы трубкой…
Парни смотрели на действия обезьяны без симпатии. Она съехала вниз, прыгнула на сомкнутые ноги и свободную руку. Из аллеи, где еще раньше кто-то рычал и шевелился, послышалось совсем нехорошее рычание. Джаванар и обезьяна не реагировали — охотник принимал дыню. Обезьяна была в пушистых шароварах на задних руках, вылитый Тарас Бульба. Вручив дыню, она показала свою казацкую натуру, ринувшись галопом по ручью, с тучей брызг позади, а потом к аллее, к рычащему врагу. «У-а-уу!» — невидимая кошка густо и беспомощно мяукнула, и Тарас, удовлетворенный, проскакал к дереву и исчез наверху, за листьями.
— Щучья ко-ость! — удивлялся Володя.
Колька заметил резонно:
— Погоди, то ли еще будет, — и начался завтрак. Лицо пощипывало, припахивало от щек лосьоном, у Кольки ныл палец — роговой край ногтя оплавился, как пластмасса на огне. Он заметил это, когда стал чистить оранжевый плод — тяжелый, с ванильным запахом, а по вкусу вроде меда с маслом. После трех оранжевых медовиков не дышалось от сытости, но в зеленых плодах оказалась кислая жидкость, чуть хмельная. Скусываешь кончик груши, и пьешь, как из бокала, и можно есть снова. Чудеса… Дынные дольки были вовсе ни на что не похожи. Несладкий рахат-лукум. Именно за дыней на Кольку накатил первый приступ злости — он хватанул слишком много, склеило челюсти. Любое посягательство на его свободу немедля выводило Кольку из равновесия. Отделяя тянучку от зубов, он мрачно прошепелявил:
— Шейчаш шкончаемша в штрашных муках. Друг-то не ешт…
— Слишком вкусно для отравы, — сказал гурман Володя.
— Оптимишт, — выдавил Колька и заторопился к Рафаилу.
Джаванару он уверенно назвал адрес: «Рафаил», но сам был недоволен собой, и не уверен в себе, и к тому же испугался крыс. Эти гнусные твари, ненавистные ему с детдомовских времен, бросились на объедки и плодовую кожуру, стоило лишь встать с травы. Джаванар спокойно ушел в аллею, а Володька запыхтел от прилива мыслей, прижал очки к глазам и уже скосился поверх правой оглобли.
— Ты мне теорий не выдавай! — предупредил Колька. — Теоретики!
Володька закрыл рот.
Тут Джаванар вышел из аллеи с леопардом у левой ноги. Леопард смотрел на Кольку и Володю янтарными глазами и облизывался, а Джаванар помахивал рукой: идите сюда, идите… Затем охотник скрылся в аллее, зверь аккуратно повернул за ним и пошел на тонких ножках, нагло задрав голову. Парни двинулись следом, на приличном расстоянии.
Володька внезапно сообщил:
— Знаешь, это гепард.
— Ну и пес с ним.
— Коля, почему ты хамишь?
Молчание.
— Перестань, пожалуйста. Между прочим, гепарды приручаются лучше, чем остальные дикие кошки…
— Прекрасно, прекрасно. Сейчас мы увидим еще одну дикую кошку, воспитательницу быстрорастущих кроликов.
— Мне казалось, что она тебе понравилась.
— А тебе?
— Мне она тоже понравилась.
— Вот именно, — сказал Колька. — Не люблю, когда непонятное кажется слишком хорошим.
Володя наставил на него доброе, толстощекое и толстогубое лицо.
— Послушай, Николай. Я понимаю твое состояние. Ты, с твоей нетерпеливостью и действенностью, должен страдать от вынужденной пассивности.
— Четко анализируешь…
— Благодарю. Пассивное ожидание не для тебя, сам знаешь. Но я думаю, что придется ждать еще.
— Волга впадает в Каспийское море… Ладно. Рычать не буду, я не гепард. Я сомневаюсь, Вова… — говорил Колька, тщательно замечая дорогу. — Больно мы легко распрощались с теорией СП, здесь не Земля все-таки, как хочешь — не Земля…
Володя отвечал философски:
— Следовательно, ты ставишь под сомнение все биологические науки и кибернетику заодно. Боюсь, что для таких смелых допущений мы не располагаем фактами.
Он был, наверное, прав. «В любом пространстве, на любой планете, природа хоть чем-нибудь отличалась бы от земной», — в сотый раз напомнил себе Колька.
Он невесело осклабился.
— То-то и оно — не располагаем… Там, где недостает фактов, действует интуиция, а злость — лучший стимулятор интуиции ученого и воина.