Не лежит на месте камень, Через край рассветный мед. Страх холодными руками Сердце желтенькое жмет. С волками по-волчьи воют. Те же гимны. Та же тьма. Новых вывесок листвою Обрастают пни-дома. Языки флагов трепещут, Как у сеттеров в жару. Жажда страшная у вещи. Песни мертвецы орут. Разберем на кости, кости, Дом планеты разберем. Плечи всех гигантов, сбросьте В пропасть счастия наш дом.
88
Опять зажглась моя блондинка Веснушками листвы и звезд. И вихрь ее ласкает дико И в глушь зеленую зовет. И воет ей под ухом рыжим: Уйдем, любимая, туда, Мы тонким золотом забрызжем Запуганную зыбь пруда. Ты косы как заря распустишь, Я буду твой последний гость, Я выпью мед тончайшей грусти, – В заре как соты сад насквозь. Утихну я, и тихо ляжем Под рыжей яблоней высот. На золотом пруду лебяжьем Всплывет луны распухший плод. А ночь – вся в звездных пантомимах… И в пасть блестящую пруда Слетит с ветвей необозримых Последним яблоком звезда.
89
Опять на заре разбудила Болтливая муза моя, Взяла меня за руку мило, В свои утащила края. Смотри, как из горных палаток, Чей вечен фарфоровый снег, Выходят в синеющих латах Колонны зыбучие рек. Вон пальцами скрюченных устий Жуют они копья свои, С безумными песнями грусти Морей затевают бои. И волны, оскалившись, гибнут, И брызжут как пена мозги. И звезды – победному гимну… А в безднах подводных ни зги.
90
Земля – и нет иной святыни. Земля в кругу ночных светил. За угасаньем ночи синей, Как жрец, я пристально следил. Как уголь, месяц стал оранжев, Как чадный кончик фитиля. И день, как много тысяч раньше, Уж золотым хвостом вилял. А звезды в судорогах тлели, С гримасой горькой пили яд. Так где-то в мраке подземелий В столетьях узники горят. И вылез из берлоги день уж, Янтарной гривой задрожал. О, день, кого ты не заденешь Огнистым языком ножа!.. И камни, камни станут плавки. И грусть моя, как смех, легка. И без единой переправки Из пальцев вылезет строка.
91
В резной бокал строфы мгновенной Тоска не выльется моя. Полезет пламенная пена Через зыбучие края. И матерьял всегда в остатке Для новой схватки роковой. И сердце пьяно кровью сладкой И бьется певчею волной. О грудь скалистую… Трепещет, Орленком в скорлупу звенит, Пока строки змеею вещей Златой расколется гранит. И скорлупа страницы треснет. То юный образ – головой. И синими крылами песня Ударит в купол мировой.
92
В снегу страницы мой костер. А хворост строк и сух и крут. Еще столетьями не стерт Луны червонный полукруг. И мутен лик, что там внутри. Не разглядеть, не разобрать… Отец ли там в огне зари, Или во тьме пещеры мать. Иль с пухлым пальчиком во рту Младенец уцелевший там Уж шлет проклятия кресту, Обдумывая новый храм. О, купол ночи расписной, Чьи фрески звездные горят! Века ты дремлешь надо мной… Проснись и раскачай свой ад. Ты желчью солнца просочи До липкой зелени листы. Лучей острейшие мечи Вонзи в бессмертье красоты.
93
Ну вот до сентября довез Мой славный конь, росою мытый. Над головою кисти звезд, И в листьях золотых копыта. Их золото нежнее стружек Сосново-золотой доски. И пес мой, ветер, с ними дружен И кружит их, как лепестки. То лепестки цветов огромных, Самих деревьев седина. Закатов бешеные домны Их раскалили докрасна. И вьется, вьется дым ленивый, И птиц и строк последний дым. И сумрак строг, и топчет нивы Последним стадом золотым.
94
По камерам былых столетий Я вечерами проходил. Я слушал, как решетка светит, – Язык луны в тисках удил. Чего, чего я там не делал, Кого, кого я не ласкал… И пенилось от женщин тело, Как вал морской от голых скал. И бард за то, что шкура барса Там под плащом, как под фатой, Струями песни улыбался Пантере ночи золотой. Не так давно я ломти грусти Голодным ивам подавал. А вот сейчас пропеллер спустит Меня на Марса странный вал. Не знаю, в камеру какую Зашел я в этот вечер свой… Какой там век идет?.. Тоскуют. Двадцатый? – Нет. Сороковой.
