Покидать обитель, пока, не входило в планы Ники, поэтому она поднялась со скамьи и поклонилась настоятельнице, и когда мать Петра оставила ее в полном одиночестве, Ника в благоуханной, гулкой и прохладной тишине храма, сидя на скамье, решала, почему у настоятельницы, вообще возник подобный вопрос. Ей очень хотелось ответить матери Петре честно.

Она принялась перебирать в уме все, что знала о вере. Вот раньше верили в светлое будущее, в коммунизм, вплоть до того, что существовал, какой-то особый способ “большевистской прополки”. Они с девчонками нашли такую брошюру в сельской библиотечке, когда отрабатывали летом практику в каком-то хозяйстве. А при слове “православие”, ей сразу вспоминались старушки в темных платочках с постными лицами, строго следящими за каждым твоим движением в храме. По настоящему верующего человека, она не встречала, разве, что свою бабушку. Но та, сама, никогда не говорила с ней о вере, да и то, только когда Ника начинала укорять ее за глупые предрассудки и темноту, с улыбкой говорила, что-то о том, что у Ники “еще не открыты духовные очи”, и что она, как бы внучка ни корила ее, все равно любит ее. Ника чуть не заплакала: ей бы не укорять и не поучать бабулю, а сказать, что она тоже очень, очень любит ее. Но тогда бабушкина любовь казалась ей, само собой, разумеющейся как то, что она, Ника, живет на этом свете.

Последние лучи солнца гасли на цветных стеклах витража. Храм медленно погружался в таинственный мрак. Аромат роз, разложенных вокруг алтаря, как будто, стал насыщеннее. И когда колокол пробил полночь, мать Петра, не дождавшись ее, сама пришла в храм, найдя Нику сидящей в полной темноте, на том же месте, где оставила ее.

— Я ничего не могу сказать вам о своей вере, — со вздохом ответила Ника, на ее молчаливый вопрос. — Мои духовные очи еще не открыты.

— Честный ответ, — склонила голову на бок мать Петра. — Куда ты пойдешь, когда оставишь обитель?

— Не знаю

— Ты можешь остаться пока здесь, если захочешь. Сестра Терезия очень расположена к тебе и ей не помешала бы расторопная, толковая помощница.

— Хорошо, матушка, — просто ответила Ника, стараясь скрыть радость, и чувствуя как с ее плеч упала тяжесть неразрешенной проблемы: как быть дальше? Куда идти и на что жить? Теперь же она обрела пристанище и необходимую передышку.

Так Ника стала послушницей монастыря святого Асклепия. На третий день, после вечерней службы, когда она шла к летнему домику сестры Терезии, куда перебралась жить, ее призвали к настоятельнице. Не спрашивая ни о чем, Ника молча последовала за вестницей, молоденькой монахиней и впервые попала во внутренний дворик, окруженный кельями. Она шла по галерее, мимо колонн, что поддерживали стрельчатые потолочные арки, и низких дверей келий с небольшими смотровыми окошечками в них, и украдкой разглядывала внутренний дворик с аккуратно подстриженной туей и деревянными скамейками, что скрывали кусты роз. Остановившись возле двери, которой оканчивалась галерея, монахиня, тихонько стукнув в нее, вошла, вводя за собой Нику, после чего, тихонько выскользнув, бесшумно прикрыла за собой дверь.

Почти все пространство крохотной кельи загромождал громоздкий стол, заваленный свитками, что оставлял место двум табуретам, да стулу с прямой спинкой, который сейчас занимала настоятельница. Кроме нее здесь находилась еще одна монахиня, что стояла возле стены у двери, опустив голову и спрятав руки в широкие рукава рясы. Похоже, она не принадлежала обители, так как вместо традиционного чепца и накинутого поверх покрывала, на ней была ряса с капюшоном, скрывающий ее лицо. Ника не помнила, что бы хоть раз встречала ее.

— Заходи, милая, — пригласила ее мать Петра и показав рукой на монахиню, сказала: - Это сестра Режина. При ней ты можешь говорить так же свободно, как если бы мы были с тобой совершенно одни.

И когда Ника поклонилась, продолжала:

— Сестра Терезия хвалит твое старание и добросовестность и настоятельно просит оставить тебя при ней. Это и будет твоим послушанием.

В ответ Ника, опять молча поклонилась. Ей нравилась ровная, не болтливая Терезия.

— Раз ты решила вступить в нашу семью, я должна поставить тебя в известность относительно главного правила, которому неукоснительно следует каждая обитель нашего ордена. А, именно: никакой магии. Вседержитель, вдохнув свой дух в наши души, никогда не оставляет нас и от того насколько крепка наша вера в него, настолько будет крепка и наша душа, и тогда нам по силам выдержать невозможное. А потому, дочь моя, для спасения своей безгрешной души, ты не должна знаться с существами у которых ее нет вовсе, что живут за счет магии и волхования, привлекая к себе тем другие заблудшие души. Падшие, они в своем высокомерии мнят, что повелевая демонами и вмешиваясь в тайны мироздания, могут по своему хотению менять судьбу людей, прельщая их всяческими невозможными соблазнами и невыполнимыми посулами. В своей злобе от того, что не имея бессмертной души и от того, что не будет им вечного спасения, они губят людей. Ты должна крепко усвоить то, что мы не можем, не должны общаться с такими проклятыми существами, как то: гномами, дворфами, эльфами и магами. О прочей иной нечисти я уже и не говорю.

Ника молчала, опустив голову, но душа ее протестовала от услышанного. Никто и никогда не убедит ее в том, что, например, Борг бездушное существо, а потому, не сдержавшись, возразила:

— Но имея твердую веру, разве мы не можем пойти в своем милосердии дальше и не попытаться спасти этих падших?

У стены шевельнулась сестра Режина, сделав быстрое, неуловимое движение и вновь застыв на месте. А мать Петра внимательно посмотрела на Нику:

— Ни мы, ни они не готовы к этому. Наше милосердие полагается ими за слабость и глупость, — она горестно покачала головой. — Если бы ты знала, сколько моих духовных сестер и дочерей, едва выйдя за стены обители, погибали, помогая подобным созданиям.

Все время их разговора, колебавшаяся до этого Ника, вдруг решилась, понимая, что сильно рискует своим дальнейшим пребыванием в обители.

— Но ведь и я… Вот… — она откинула с висков волосы, открывая свои островерхие эльфийские уши.

Настоятельница посмотрела на сестру Режин.

— Твоя честность и открытость только укрепляет наше решение принять тебя в обитель. Вижу мои слова удивляют тебя — сказала настоятельница, отвечая на непонимающий взгляд Ники — Когда мы вытащили тебя из воды, то подумали, что ты эльф. К тому же тебя окружала сильная магия и это, отчасти объяснило то, как ты смогла преодолеть опасные речные пороги, не разбившись и не изломавшись о камни. Магия уберегла тебя, но это была не твоя магия. Мы ни о чем тебя не спрашиваем. У нас не в привычке выпытывать и дознаваться у тех, кто нашел приют в нашей обители, причины их бегства от мира. Мы верим - приспеет время и сестра наша доверит свою сокровенную тайну, исповедавшись и тем облегчит свою душу. Если же этого не случиться, то ее тайна будет похоронена вместе с нею. Твоего греха нет, что ты доверилась падшим, лукавым существам, славящимся своей изворотливой ложью. Сестра Режина развеяла все наши сомнения, уверив нас в том, что ты принадлежишь человеческому роду, хоть и имеешь прельстительный вид проклятого существа. Сестра Режина чувствует подобные вещи. Ее невозможно обмануть. Я благословляю тебя на послушание. Пойди сейчас к сестре Текле: она даст тебе рясу, в которую ты облачишься. До осени будешь, пока, жить с сестрой Терезией в ее летней хижине.

Ника поклонилась, подошла под благословение настоятельницы и вышла из кельи. Сестра кастелянша выдала ей рясу и апостольник, который Ника называла чепцом, пояс из льна, тунику, плащ, две нижние рубашки, рукавицы для зимы, деревянные сандалии, пару чулок, манто из овчины, и, как ни странно, штаны. Все это добро, помеченное особым образом, осталось в ларе у кастелянши, туда же была сложена, прежняя, мужская одежда новой сестры и амулет Бюшанса. Одевшись, здесь же, в кастелянской в свои новые одежды, Ника поспешила к сестре Терезии, объявить о том, что она пополнила ряды сестер обители и отныне будет жить с ней, до дальнейшего распоряжения настоятельницы. Сестра Терезия тихо порадовалась этому известию, глядя на Нику сияющими глазами и с этого дня Ника обосновалась в летней лачуге с ее убогой обстановкой, где кроме лавок вдоль стен, да небольшого столика у единственного окна, больше ничего не было. Посреди лачуги, на присыпанной соломой земляном полу, был вырыт очаг, выложенный изнутри камнем. Над ним висел прокопченный котел в котором варили, упаривали и томили различные настойки и снадобья. На столе, уставленном мисками с семенами, горохом и бобами, каким-то образом отвоевал себе место и прочно обосновался, гладкий плоский камень, на котором стоял тяжелый, широкий пестик для растирания трав и измельчения семян в порошок. Лавки укрывали меховые полости и потому холодными ночами ранней осени, обитательницы, этой небольшой хижины, не мерзли. А густой плющ сплошь покрывавший ее стены, защищал от дождей и не пропускал задувающего ветра. А перед сном шелест его листьев успокаивал и усыплял.