Нисколько не тяготил, вновь подвизавшуюся монахиню, и строгий монастырский уклад, когда нужно было подниматься в пять утра на раннюю молитву. Потом они с сестрой Терезией направлялись в лазарет, сменяя дежуривших до этого сестер, где занимались больными: осматривали раны, меняли повязки, кормили, выслушивая бесконечные жалобы и сетования на судьбу. Но мало было выслушать страдальца, нужно было еще приободрить его, дав надежду на, хоть и не скорое, но исцеление. После они шли на утреннюю службу, если все было благополучно, если же нет, то кто-нибудь оставался в лазарете, чаще, конечно, это была Терезия. Нике нравился даже скудный рацион их трапез всегда состоящий из бобовой похлебки и ключевой воды, подслащенной медом. Хлеб с сыром, или намазанный на него мед, считался лакомством. До обеда Ника с сестрой Терезией вертелись в лазарете и, как правило, на обед приходили ни какие. Правда, шедший после обеда час отдыха, восстанавливал силы, но в большинстве случаев, они проводили его на ногах. Ника старалась на это время заменить Терезию, чтобы дать ей отдохнуть. Она заметила, что та любит копаться на грядках, словно отдает земле свою усталость и немощь. Ника же, наоборот, терпеть не могла возиться в земле, зато ей нравилось растирать травы для мазей, примочек и микстур и готовить настойки под руководством опытной сестры. Она внимательно слушала рассказы Терезии о свойстве каждой травы и при каких болезнях их используют. Теперь она, девчонка выросшая в городе, могла запросто узнать нужную траву и с толком применить ее. После вечерней службы следовал ужин и тогда уже все расходились по своим кельям, готовясь ко сну. Вот в эти-то, вечерние часы и сказывалось преимущество их житья в лачуге, в которой сестры могли чувствовать себя относительно свободно. Накормив своих подопечных ужином и микстурами, отдав последние распоряжения, заступившим на дежурство сестрам, Ника и Терезия добравшись до нее, разжигали огонь в очаге, поджаривали на нем оставшийся от ужина хлеб и съедали его с повидлом, за которым Ника забегала в трапезную. Его, после уваривания на огне виноградного сусла из которого делали вино, получалось особенно много и добродушная сестра кухарка охотно делилась им со всеми сестрами, и Ника с Терезией, сидя вечерами перед огнем, частенько им лакомились. После затхлости больничного корпуса, где царствовал стойкий запах нездорового пота, немытых тел и мочи, в хижине, приятно пахло душистыми травами, успокаивающе потрескивал огонь в очаге и неспешно текла их беседа. Дождливыми вечерами, они закладывали оконце деревянной ставней и слушали шум дождя, барабанящего по крыше, стук капель в закрытую ставню, его шорох в густой листве плюща. В такие минуты говорить не хотелось и каждая думала о своем. Иногда Ника нарушала молчание вопросом и всегда, пусть и не сразу, получала ответ. Как-то Ника спросила:

— Как можно понять силу своей веры?

По своему обыкновению, Терезия долго молчала и только когда они укладывались спать, залив огонь водой и укутываясь на своих лавках в меховой полог, ответила:

— Постоянством своей любви.

Утром, идя на службу, они срывали с грядок мокрые от росы листья салата и щавеля, выдергивали из земли, показавшуюся репку или крепкий капустный кочан и проходя мимо трапезной, оставляли их у порога в корзине.

Как-то утро, после службы, мать Петра объявила о том, что с этого дня сестрам следует подумать о сборе урожая, как в монастырском саду, так и в их лесном угодье. Сестры заметно оживились. Терезия не могла оставить лазарет и снарядила на сборы Нику, дав ей большую корзину и необходимые указания. Торопливо кивая ее словам, Ника подхватила корзину и стараясь не бежать, поспешила к воротам, где собиралась группка монахинь, отряженных в лес, взбудораженных, возбужденных и немного испуганных, как будто они отправлялись к неведомым, далеким землям. Наконец, сестра привратница открыла калитку в воротах и благословила избранниц, пожелав им вернуться с хорошим урожаем. Для Ники местность за оградой монастыря на самом деле была таинственной землей и она с любопытством, молча, осматривалась, пока одна из сестер, неожиданно не отделилась от их небольшой группы, уже входившую под тенистые своды леса, и не продолжила свой путь по дороге.

— Куда это она?
– спросила Ника у молоденькой монахини, шедшей впереди нее.

Монахиня хорошо знала Нику, так как часто дежурила вместе с ней в лазарете, а потому охотно ответила, покачав головой:

— Бедняжке придется целый день собирать подаяние в деревне.

— Здесь есть деревня?

— Да совсем рядом, но сестры всегда возвращаются оттуда с пустыми кружками.

— Деревня так бедна?

— Нет, напротив. Благодаря милости Вседержителя, она процветает, из-за того, что там держат гостиницу, чтобы тем, кто приехал просить милосердного Асклепия о помощи, было где остановиться. И добрые люди не скупясь, подают сестрам… - монахиня запнулась и умолкла и Ника закончила за нее:

— Однако в обитель они возвращаются без подаяния. Так?

Монахиня печально кивнула. Они шли по лесной тропе щедро усыпанной хвоей и шишками, пахло сосновой смолой.

— Поверить не могу, - прошептала Ника, — что сестер грабят. Орки?

— Если я тебе расскажу это будет похоже на то, что я жалуюсь, — обернувшись к ней, тоже шепнула монашка и Ника поторопилась поравняться с ней. Сначала девушка испуганно огляделась, но поняла, что вроде никто не собирается возражать против такого вопиющего нарушения устава и тихонько продолжала:

— Матушка повелела нам принимать все, что бы ни происходило, как испытание и уповать на милость Вседержителя и святого Асклепия. Тебя возмутило то, что ты услышала от меня сейчас, значит я ранила тебя своими словами. Не спрашивай же меня больше об этом. Мои слова только попусту возмутят твою душу и займут ум праздными мыслями. Молись Вседержителю, что бы матушка не наложила и на тебя это послушание, потому как оно чистое наказание.

Тропинка вывела их к ячменному полю на котором трудились жнецы. Меж ячменных колосьев синели васильки. Поле было поделено на равные наделы, границы которых обозначали “соломенные факелы” - клочком соломы, прикрученный к палке и воткнутой в землю. Пройдя по тропинке, ведущей вдоль поля, с опущенными долу лицами, монахини снова углубились в лес. Тропинка привела их под дубы, где одна из сестер осталась, чтобы собрать желуди для свиней. Постепенно, от того, что монахини разбредались кто куда, их группка таяла: кто собирал плоды букового дерева, кто орехи. Одна из сестер набивала мешок из рогожи сухими листьями и мхом для подстилки скоту. Нике выпало собирать дикий хмель. И, конечно же, никто из них не смог удержаться, чтобы не набрать грибов, черники и терновых ягод. Повезло и Нике — она набрела на рябину арию, срезав от нее черенок. Сестре Терезии давно хотелось высадить ее в монастырском саду. Еще она нашла грибное место под елями, где стоял запах сырости. Она начала собирать грибы и увлекшись залезла в какие-то заросли, но протянув руку к очередному грибу, манившего ее крупной коричневой шляпкой с приставшим к нему сухим листом, она тут же брезгливо отдернула ее, едва не угодив пальцами в липкие тенета паутины.

Ее память тут же вывернулась из-под гнета запрета наложенного на нее и перед внутренним взором Ники тотчас предстал образ Доргана. Она опустилась на траву. Думать о нем было слишком больно. Ника боролась со своим сердцем, стоя перед выбором остаться и разыскать мужа или дойти до конца пути который начала, чтобы узнать, есть ли для нее хоть какя-то возможность попасть домой. Осуществимо ли это вообще и есть ли у нее шанс. Она должна это знать. Все это время она сознательно взваливала на себя любую работу, хваталась за все, лишь бы не думать о Доргане.

Корзины были полны, но никто из монахинь не торопился возвращаться в обитель, слишком хорошо было в лесу. Самая старшая из них, с умилением оглядываясь, заметила, что стоят последние погожие денечки.

А поздним вечером, на плуночной службе, Нику вдруг оставило мужество и она горько разрыдалась. Чтобы никто из сестер не слышал ее горьких рыданий, она склонилась к подножию статуи Асклепия, касаясь лбом его холодного камня и зажимая рот ладонями. Как же она тосковала по нему. Хоть бы разочек взглянуть на него, обнять

День спустя, вечером, Ника и Терезия сидя за столом в своей хижине, занимались тем, что выжимали сок из капустных листьев, который добавляли в купорос, для того, чтобы чернила приобрели пурпурный цвет. Заказ поступил к ним из скриптория через мать Петру, попросившую их об этом. Ника потянулась к ступке, что стояла на полке. В ней тяжелым пестиком она должна была разбить, а потом размельчить чернильный орех. Достав ступку, она машинально поймала, скатившийся из-за нее свиток. Поставив ступку на стол, Ника развернула его и прочитала первое, что попало ей на глаза: