Вот будто бы Ольга дремлет, и видит: Геддо уснул, опершись на посох. А изо всех щелей, из-под двери, из мышиных нор, даже из холодной печки хлынул туман напополам с ночью. Стал затапливать комнату, подымаясь все выше и выше.

А Ольге так хочется спать, что глаза открываются с трудом. Она хочет крикнуть, предупредить старика, но получается лишь какой-то стон. Пытается встать, но тело не слушается…

И вдруг все получилось, словно прорвало плотину: Ольга закричала, и, открыв глаза, поднялась на лавке…

…Тумана не было, равно как и ночи.

Из окон лился еще мутный, но несомненно утренний свет.

Геддо посмотрел на вскрикнувшую Ольгу, покачал головой:

— Ну-ну… Это только сон… Садись пить чай…

Оказывается, пока Ольга спала, старик все же растопил печку, закипятил воду.

Чай пили, поглядывая в окно. За ним было видно кладбище.

Среди могил и деревьев лежит туман. Неясно только было, какой именно — не то плотоядный, не то самый обыкновенный, сотканный из воды.

Но Ольге казалось, что смотрит он как раз на этот домик, на это окно. Как это удавалось туману без глаз, оставалось непонятным даже Ольге.

— Может, ну его, туман этот? — произнесла она, задумчиво глядя в окно. — Сейчас ноги в руки и быстрей отсюда.

Геддо покачал головой:

— Не выйдет. Он почувствовал меня, и так просто не выпустит. Да и не будет с этого ничего хорошего. Ну оставим мы туман здесь… Он наберется сил слопает эту деревушку. Я еще удивлен, что до сих пор на дома не нападал. Начнет затем искать себе село побольше. Затем — городишко… В конце концов мы встретимся опять. И пожалеем, что не придушили его сейчас.

Пили чай дальше.

— Мне вот что думается. Собрать по деревне весь самогон — он все равно им без надобности. Найти сухое поле, натаскать туда дров… Выманить туда этот туман, да сжечь!

— На сухой траве ему нечего делать. Не пойдет — не такой он уж и глупый.

— Что тогда делать будем?

— Думато надо. Думато…

В небе прогрохотал гром. Ударил громко, затем продолжился, словно шелест облаков, отразился от холмов, небес. Будто бы затих, но затем словно вернулся эхом. Звук шел будто со стороны дороги и часовой всмотрелся в ночь.

Действительно — тьма там несколько сгустилась, затем распалась на четыре фигуры.

Часовой присмотрелся еще раз, и действительно: из темноты, из дождя выступали четыре всадника. То, что ему сначала показалось громом, на самом деле было грохотом их копыт. И это казалось более чем странным — дождь шел уже вторые сутки, дороги размыло до абсолютной грязи. В ней копыта должны были вязнуть, чавкать, но никак не стучать.

— Стой, стой! Кто такие? — крикнул часовой приближающейся темноте. — Какая часть!

Но всадники к шлагбауму подъехали без слов.

И только когда до них оставалось саженей пять, часовому удалось рассмотреть отряд лучше.

Лошади были костлявы. Их всадники, судя по всему, тоже ели немного. Вероятно, даже принимали пищу, не покидая седел. Огнестрельного оружия у них не было видно. Не висели на поясах тяжелые маузеровские пистолеты, не было заброшенных за плечи карабинов. У путников имелись только сабли, приторочены к поясам. Лишь у одного всадника две рукояти виднелись за плечами.

"Наверное, палаши. — подумал часовой. — и охота им таскать такую тяжесть?"

А в слух сказал:

— Слезайте с коней, показываете ваши мандаты. Или какие у вас бумаги имеются.

Да не было у них никаких бумаг — ясно становилось с первого с первого взгляда, что эти путники из совершенно другой истории. Что любая бумага у таких носителей растреплется, расплывется от миллионов дождей. Но, может, за проезд они дадут что-то иное? Монетку из металла, например?

— Бумага? — переспросил один всадник.

Звук получился глухим, так словно говорящий вещал откуда-то из пещеры, а не скрывал свое лицо в глубоком капюшоне.

— Ну да! — согласился часовой. — Где удостоверяется, что вы — это действительно вы…

Сабли и мечи путников хоть и выглядели опасно, совершенно не пугали часового. Они напоминали заслуженный топор палача, который хоть и убил сколько там сотен людей теперь, превратившись в музейный экспонат, находится на пенсии.