Страшна абсолютная, невыносимая — оставленность?

Почему даже в эти мгновения он говорит о себе в третьем лице? В эти смутные часы перед уходом, и не в сон, а — в смерть, он Может, потому, что, зная о приближении смерти, человек готовится к ней, отходит от вещей и жизни мира?

Так Аарон проникался этим уходом, отдалением от всего земного. Моисея это застало врасплох — настолько он был весь в живом, на взлете, на высоте прорыва, на высоте той невероятной встречи — лицом к Лицу.

Или, быть может, потому, что после ожога лицом к Лицу все остальное, включая собственное «я», не было существенно — и всеобъемлюще выступало единое, всеохватное безличие — ведь за этим «лицом к Лицу» все было без лика.

Моисей научился жить с этим безличием.

Спасение было в Книге. Опять в Книге. Ибо ощущение, что эти буквы закрепляют некую реальность, противопоставляло самое себя этому одиночеству, которое порой сводило судорогой живот, горло, скулы.

Можно ли так жить? — думал Моисей и горько усмехался про себя: он-то, вообще, так и жил.

Но порой какими мелкими, ребяческими казались ему его душевные мучения, когда он внезапно ощущал, сколь мощный, вулканический выброс человеческой энергии он высвободил по Его наущению, какой снаряд, пробивающий бесконечность, запустил этим Исходом — сметающим все преграды природы и истории, который единожды един и не повторится.

Только в последний день жизни дано понять и ощутить конечное, страшное и абсолютное: человек возможен, Бог — действителен.

Неужели мне чудится? Пение Ангелов, там, на высотах? И я — по дороге туда? Но ведь знаю, что и там буду опять со стороны.

Неужели это проживание «у закрытых дверей Его» может вызвать рождение всего этого мира Книги и жизни?

Вот, лежит рядом посох, безжизненный старый дичок. А ведь были мгновения, когда он сверкал молнией в моих руках, тело мое сливалось с ним и все струилось или замирало как вздымающиеся стеной воды.

А теперь дичком этим разве только осталось чертить на песке кривую. И она уже не вызывает во мне прежнего содрогания. Формула не исчерпана: она уже вынесла из бездны рабства и унижения эту массу людей и, несмотря на грехи их, на отступничество и трусость, превращает их в силу, подобную волне, несущей эту массу, быть может вопреки ее желанию, вперед и вверх, и она достигает высот Бога, в первый и последний раз — Его высот.

И это — наивысшая точка мирового духа во всей истории человеческой, в этом я уверен…

Но уже там, на высоте, начинается спад.

Неощутимый вначале, как солнце, зависшее в зените, кажется навечно. А спад все сильнее, и уже начинает действовать сила, влекущая вспять. Ее, эту силу, всегда отличал Аарон, говорил о ней и с печальной мудростью глядел, как я при этом впадаю в глупую ярость.

То, что она глупа, понял я слишком поздно, когда окончательно ощутил, что Он снял свою тяжесть с моих плеч. И ощутил я непривычную легкость собственного существования, подобную легкости этого уже никому не нужного дичка.

И тут внезапно Он явился вновь, во всей своей силе.

И ощутил я такой прилив молодости, радости, надежды!

И Он сказал:

— Взойди на гору Нево, которая в земле Моава, напротив Иерихона, и посмотри на землю Ханаанскую, которую даю во владение сынам Израиля, и умри на горе…

— Почему? Неужели есть нечто выше Творца вселенной?

— Пути Мои неисповедимы, как ты точно сумел начертать в Книге. Вспомни дождь, не долетавший до земли в то утро, когда ты увидел куст терновника и Я впервые впрямую обратился к тебе. Подобно этому дождю, пути Мои не нисходят к миру суетности и тлена, который, только еще пуская корни, уже несет в них гниль обреченности.

Замысел создать существо с челом века в самом своем зародыше неосуществим.

Была надежда.

Лишь душа в ощущении одиночества, раскаяния и скорби возвышается до горького вкуса вечности.

Тебе дано было лишь коснуться этого кончиком языка.

Ты был лицом к Лицу. До тебя этого не было, и после тебя никогда не будет. И мелкий по сути своей род человеческий все это объявит последней глупостью, даже и не подозревая, что произносит это над пропастью собственного исчезновения.

Вечность для человека — невозможность, для Бога — неотвратимость.

Несовместимость, вытекающая из этих двух основ, — абсолютна и непостижима. Жестокость этой непостижимости такова, что вопросы «Почему? За что?» оказываются пустым сотрясением воздуха, хотя, памятуя, что ты все же человек, Я назвал тебе ряд причин ваших с Аароном прегрешений. Прощай.

Впервые в Голосе не было ни капли милосердия.

И все же за холодной и сухой точностью определений, подобно слабеющему эху, ощущалась боль отныне уже воистину абсолютного Его одиночества.