Обычно кто-то из учеников переводил беседы Махараджа на английский. В тот день переводил я. Как только я начал переводить, случилась поразительная вещь. Обычно процесс перевода происходил так: я выслушивал Махараджа, впитывал его слова, затем у меня складывались английские фразы, и затем я озвучивал то, что понял. Но в этот раз все слилось в одно: слова Махараджа сразу же как будто эхом отзывались на английском, и я едва мог дождаться паузы в речи учителя. Как будто бы я хотел сказать: «Ну почему же вы не останавливаетесь? Ведь я знаю, о чем пойдет речь». Все происходило так неожиданно, что я едва мог слышать его голос, он приходил как будто издалека. Мне не нужно было ни секунды, чтобы перевести то, что он говорил. И все это заметили.

Махарадж не знал английского и временами, когда сомневался в переводе, мог спросить: «Что ты сказал?» И очень часто я был вынужден признаться, что не помню, и, если он хочет знать, что я сказал, нужно будет посмотреть записи. Но с того дня Махарадж ни разу не переспросил меня. После того как беседа была закончена, мой друг заметил: «Да ты сегодня в отличной форме». — «Почему ты так решил?» — спросил я. «Ты говорил так уверенно, как будто тебя совсем не заботило, правилен или нет твой перевод, как будто тебя совсем ничего не волновало. Твой голос был более звучным и уверенным, чем обычно, и ты гораздо больше жестикулировал», — ответил друг. Я ничего не сказал. Это было, когда Оно свершилось.

В другой раз Рамеш более подробно рассказал о том, как произошло Пробуждение:

Сначала было нетерпение, возникшее оттого, что я знал все об окружающем меня мире. Махарадж и я не были двумя отдельными существами. У меня возникло поразительное ощущение единства — не только между мной и Махараджем, но и со всем сущим. Честно говоря, казалось, что слова совершенно не нужны, хотелось преодолеть их, обойтись совсем без слов. Нужно было выполнять обязанности, в то время как меня не покидало чувство, что все это не нужно (у меня было смутное желание, чтобы переводить стал кто-нибудь другой и избавил бы меня от этого). Возникло чувство единства, и казалось, что ничего переводить уже не надо. Потрясающее, поразительное ощущение единства, повторяю, не только между мной и Махараджем, но и со всей Вселенной.

На вопрос, как Махарадж воспринял его Пробуждение, Рамеш отвечает так:

Внешне это выразилось в том, что он перестал просить, чтобы я повторил свой перевод. Он принял то, что процесс перевода происходит у меня спонтанно. Но однажды Махарадж сказал… Мне не нравится говорить об этом, потому что он сказал: «Я рад, что это случилось хотя бы один раз». Я был безмерно удивлен и вопросительно посмотрел на него. «Может быть, это было еще дважды или трижды — очень может быть». Вот так он признал то, что со мной произошло.

Когда Понимание достигает определенной глубины и если данной телесно-духовной единице суждено идти по пути наставничества, тогда Сила — можно назвать ее Сознанием или Богом — таинственным образом посылает нужных ей людей.

Те, кто был знаком со мной раньше, знают, что я по натуре своей неразговорчив. Если собирается группа из восьми или десяти человек, я буду больше слушать и помалкивать. Я никогда не имел склонности к беседам — и вот я их провожу. Когда я посещал Махараджа, он предупреждал переводчиков, чтобы все вопросы обсуждались только в его присутствии. Он на этом очень настаивал, возможно, из-за боязни, что учение будет неправильно понято и неверно истолковано. Позже, когда я стал переводить, он нашел, что мое понимание учения довольно приличное.

Однажды воскресным утром, когда Махарадж был болен (не мог сидеть и лежал в постели) к нему пришла группа людей из восьми или десяти человек, приехавших издалека. Он сразу попросил: «Пожалуйста, не задавайте слишком много вопросов. Пусть их будет так мало, как только возможно. Я не совсем здоров». Посетители посоветовались между собой, решили, какие вопросы они будут задавать, и потекла обычная беседа.

В какой-то момент Махарадж захотел спуститься вниз (может быть, в туалет или еще зачем-то). Прежде чем выйти, он в первый раз на моей памяти сказал: «Не останавливайтесь, продолжайте задавать вопросы». И, указав на меня, добавил: «Он будет отвечать за меня». Но никто не решался задать вопрос, так что я не отвечал. Человек, сидящий рядом со мной, сказал: «Махарадж просил вас вести беседу. Если вы не начнете, он рассердится». Когда Махарадж вернулся, он спросил: «Что тут происходило?» «Ничего, — ответил я, — не было ни вопросов, ни ответов». Он поворчал немного, а потом продолжил беседу. Это было примерно за месяц до его смерти.

Махарадж знал, что, несмотря на его благословение, я не провожу беседы. За два дня до смерти учитель был так болен, что помощник наклонялся и почти прикладывал ухо к его рту, чтобы услышать, что Махарадж хочет сказать. Вдруг учитель в энергичном порыве сел на кровати и, опираясь на локоть, посмотрел на меня, стоящего рядом, и сказал: «Почему ты не проводишь беседы?!» И затем откинулся назад. Я думал, что наступил конец, но это было не так. Он остался с нами еще на сутки.

Немного ранее Махарадж спросил, почему я не провожу беседы; он знал, что я не делаю этого, и дал мне благословение. Но я все же не начинал беседовать с людьми, так как считал, что не имею на это полного права: разрешение было мне дано лишь в конкретный день, в конкретном случае. Если бы Махарадж не повторил свое благословение, не знаю, отважился бы я на такой шаг или нет. Может быть, да, а может быть, нет. Не могу сказать. Во всяком случае, когда вскоре ко мне пришли люди, я провел с ними беседу. Одним из них был Генри Деннисон, а другим — Хайнер Зигельман,