Шрифт:
Он было отложил газету и снова взял ее. Извещения еще не были прочитаны до конца, они заполнили всю страницу. Их много. За переход железной дороги в неуказанных местах — смерть! За подход к лагерю русских военнопленных — смерть! За хранение актов на вечное пользование землей — тюремное наказание. За хранение советских книг — телесное наказание. За… Множество этих «за» поместилось на газетной странице, и все угрожают, требуют, сулят самые суровые кары.
— Вот бы и выпускали газету на одной странице, — громко сказал Калачников, — это соответствует названию. Вот она, действительность, правда Шелонска!..
Четвертая страница — это какая-то невообразимая смесь. Здесь и справки о религиозных праздниках на ближайшую неделю, и самые различные объявления.
«Интересный образованный мужчина желает познакомиться с русскими девушками приятной наружности в возрасте от 17 до 20 лет; предложения адресовать в редакцию газеты на имя Э-т», —
прочитал Петр Петрович. «Эггерт, не иначе, — подумал он. — Какая дикая наглость: желает познакомиться не с одной девушкой, а со всеми теми, кто изъявит свое согласие, и даже с несовершеннолетними! Мало ему, палачу, насилий!»
Другие объявления были тоже в своем роде примечательны:
«Если у вас дома имеется медная посуда для варки, отдайте, ее для победы, а сами пользуйтесь железным котлом!».
«Статуэтка из бронзы может быть перелита в пулю, и вы этим спасете жизнь хотя бы одного немецкого солдата!».
«Медная дверная ручка может быть заменена проволочной или веревочной, зато она пригодится для фронта борьбы с большевиками!»
Петр Петрович удовлетворенно подумал: «Поприжало вас, господа спасители, поприжало! Христарадничать начинаете, очень хорошо!»
А вот и стишки. Подписаны теми же инициалами, что и газета: редактор написал. Посмотрим, на что он способен.
Раскинулась Россия широко, Поле, как саван, блестит, Немцы прошли так далеко, Ленинград окруженный стоит.«Не слишком, прямо скажем — не талант! — весело рассуждал сам с собой Петр Петрович. — В объявлениях и извещениях стиль какой-то чувствуется, а в стихах — ни стиля, ни ума. И где вас откопали, господин редактор?»
А еще ниже статья. И опять те же инициалы. «Мертвый» Боризотов». Слово «мертвый» газета взяла в кавычки. Что это — насмешка, если вспомнить провал концерта? Но газета напечатала статейку до концерта. О чем же они пишут?
«Советская пропаганда в сорок первом году утверждала, что известного певца М. И. Боризотова убили немцы. Почему-то советская пропаганда ограничилась только сообщением самого факта убийства. А между тем она могла бы сказать, что М. И. Боризотов был не только «убит», но уже «мертвый» совершал турне по городам освобожденной территории, где давал концерты. При этом он держался как живой: пел, раскланивался, даже весело смеялся, когда ему говорили, что, согласно утверждениям советской пропаганды, он уже не Боризотов, а, так сказать, поющий покойник, живой труп. И вот этого поющего покойника мы сегодня будем слушать в Шелонске!»
«Ай да господин редактор! — покрутил головой Калачников. — Ей-ей, при всем желании лучше написать нельзя! Угадали: именно поющий покойник, живой труп, принюхайтесь к нему хорошенько. Смотрите, как бы вам за это не влетело от господина коменданта: шутка превратилась в быль!»
Он бросил газету под стол, наступил на нее ногой, долго топтался на ней, прижимая к полу. Потом он решил, что газетой наверняка заинтересуется Огнев, и отшвырнул ее к стенке.
Петр Петрович вспомнил, что и он должен написать что-то для этой газеты: нельзя ослушаться Хельмана. Сейчас он даже не возмущался подобным предложением. «Напишу, ей-ей, напишу!» — сказал он самому себе.
Отыскав карандаш и бумагу, Калачников хотел было сесть за стол, но в дверь постучали, и в комнату вошел Сашок. Лицо его измазано черноземом и краской, на нем порванный ватник и старые сапоги, перевязанные проволокой. Поздоровавшись, Сашок сказал:
— Петр Петрович, за самосадом ребята послали. Курить нечего! Солдат Отто мне разрешил отлучиться.
— Садись, Сашок, табак был у меня, поищу.
Он открыл шкаф и без труда отыскал запылившийся мешочек, в котором было не меньше трех фунтов самосаду, понюхал и вдруг расчихался.
— Табачок-то что надо, Петр Петрович! — похвалил Сашок.
— Сохранил свои качества.
У Сашка явно хорошее настроение. Смотрит и улыбается, и озлобленности прежней в глазах нет.
— Петр Петрович, дело к концу идет, — робко начал он, — а дальше как? Неужели опять в лагерь?
Нет, конечно, самосад — это повод, другое волнует людей. Вернуться в лагерь — это пойти на верную гибель.
— Время есть, Сашок, — говорит старик, подходя ближе и подмигивая. — С работой торопиться не надо, делайте получше. Меньше, да лучше. Ты меня понял?