Возможно, он вносил столько страсти в память об отце лишь потому, что через два года мать снова вышла замуж? Уверенности в этом у Дейва нет. Он часто размышлял об этом в те минуты, когда его одолевала тревога за Бена.

Всего через две недели после похорон ферму продали, и они переехали в Ньюарк, штат Нью-Джерси. Дейву ненавистно само воспоминание об этом городе. Он никогда не мог понять, почему именно на него пал выбор матери.

— Мы были разорены, — объясняла она ему потом, но звучало это не слишком убедительно. — Мне пришлось зарабатывать на жизнь. Не могла же я наняться на службу там, где все знают мою семью.

Она была урожденная Трусделл, один из ее предков играл видную роль в Конфедерации. Но и семейство Гэллоуэй, давшее стране губернатора и историка, было не менее известно.

В Ньюарке они жили без прислуги на четвертом этаже дома из темного кирпича; напротив их окна шла железная пожарная лестница, кончавшаяся на высоте второго этажа.

Мать служила в какой-то фирме. Вечерами она часто уходила, и тогда за Дейвом присматривала приходящая няня, совсем еще молодая девушка.

— Если будешь хорошо себя вести, мы скоро опять переедем в деревню и заживем в большом доме.

— В Виргинии?

— Нет. Недалеко от Ньюарка.

Мать имела в виду Уайт-Плейн; они действительно туда переехали, когда она вышла замуж за Масселмена. Может быть, покрутив ручки радиоприемника, он услышал бы о Бене? Раза два он подумал об этом, но побоялся стряхнуть с себя оцепенение и снова соприкоснуться с жестокой реальностью. Он знал: стоит шевельнуться, и придется встать, пойти открыть окно: в квартире духота. Тогда и поесть надо будет. В груди заныло.

Он встанет, но потом. Пока он лежит, не двигаясь, как тогда, в Виргинии, ему кажется, что так он ближе к Бену. А может, сыну не хотелось быть на него похожим? Однажды Бен играл с ребятами на улице перед мастерской, и Дейв услышал, как сын механика, работавшего в гараже, заявил:

— Мой папа сильней твоего. Он твоему как даст — тот сразу свалится.

Это была правда: механик — силач, а Дейв даже спортом не занимается. Он так и застыл, ожидая, что ответит сын, но тот промолчал.

Ему тогда стало горько. Глупости, конечно. Но все равно в сердце кольнуло, и сейчас еще, семь лет спустя, он об этом помнит.

Но больнее всего бывало, когда сын молча разглядывал его, думая, что отец не видит. В эти минуты лицо у мальчика становилось серьезным, задумчивым. Казалось, он где-то витает. Быть может, он творил для себя образ отца, подобно тому, как Дейв сотворил образ своего?

Ему хотелось узнать, каков он, этот образ, спросить: «Сынок, тебе не слишком стыдно за меня?»

Сколько раз этот вопрос вертелся у него на языке, и тогда он шел в обход:

— У тебя все в порядке?

Его самого мать никогда об этом не спрашивала. Но спроси она — неужели он посмел бы ответить «нет!»?

А ведь у него все было далеко не в порядке. Дом в Уайт-Плейне сделался ему ненавистен уже из-за одного вида Масселмена: тот был важной персоной в страховой компании и целыми днями только и делал, что доказывал это самому себе. Из-за Масселмена и матери Дейв сразу после школы пошел учиться на часовщика, чтобы поскорей начать зарабатывать и уйти от них...

А вчера вечером ушел Бен. Стенной шкаф в его комнате, большой, как чулан, набит его игрушками: там заводные машины, трактора, ферма с домашними животными, ковбойские пояса и шляпы, шпаги и пистолеты. Одних пистолетов разных систем штук двадцать, все сломанные.

Бен ничего не выкидывал. Старые игрушки складывал в шкаф, и не так давно отец застал его, когда он старательно подбирал какой-то мотивчик на десятицентовой флейте, которую получил в подарок не то в девять, не то в десять лет.

На стадионе через репродуктор комментируют ход игры, а болельщики наверняка судачат о Дейве. Интересно, слушал ли Мьюзек радио? А может, к нему пришли и сообщили новость? Так или иначе, сейчас он сидит у себя на веранде, попыхивая свистящей чиненой трубкой.

У мастерской затормозила машина, из нее вышли двое, судя по походке — мужчины. Они подошли к витрине и заглянули внутрь.

— Звонка нет? — спросил один.

— Не вижу.

Постучали в стеклянную дверь. Дейв не шевельнулся. Тогда один отошел на середину улицы и принялся разглядывать окна второго этажа. Видимо, старуха полька сидела у окна. Снизу ей крикнули:

— Скажите пожалуйста, где мистер Гэллоуэй?

— Следующее окно.

— Он дома?

Мешая английские слова с польскими, она кое-как объяснила, что нужно обойти вокруг дома, войти в маленькую дверь между гаражами и подняться по лестнице. Похоже, они поняли: шаги стали удаляться.

Дейв знал, что они вот-вот постучат в дверь, но даже не задумался, кто бы это мог быть. В любом случае, пора было вставать. Все равно оцепенение проходило, и он уже искусственно пытался его удержать. Весь фокус был в том, чтобы, распластавшись на матрасе, держать мышцы в напряжении. Не дожидаясь, пока на лестнице зазвучат шаги, он поднял голову, открыл глаза, и его поразило, что вокруг все как всегда: те же четкие формы вещей, тот же светлый квадрат окна, через приоткрытую дверь виден угол гостиной.