Шрифт:
Ну, и как же после таких писем не писать! К тому же ведь и деньги шлют, авансом оплачивают их издание.
А писать… Нелегко, конечно, писать. Пишу-то ведь не рассказы и не короткие повести. Романы!.. А его, роман, как быка надо хватать за рога, вертеть, крутить, пока не усмиришь, не одолеешь. И сколько же сил потребуется, сколько часов надо просидеть у компьютера и ночей бессонных! Образы, типы, персонажи, если их вызовешь к жизни, не дают покоя, они всюду с тобой, идут следом и, как младенцы в утробе матери, стучат ножками, просятся на свет божий.
Писатель, если он работает много, пишет книгу за книгой, как писали Достоевский, Тургенев, Бальзак, Диккенс… всегда беременны, но если женщина спокойно ждёт ребёнка, он без посторонней помощи вызреет и затем явится на свет Божий, то писатель, как папа Карло в известной сказке о деревянном мальчике, выстругивает и вырезает любимого героя детворы, забавного Буратино.
Выстругивает… Но, может быть, легко и весело делается эта работа, а работник играючи создаёт своё творение, поёт и радуется при этом?..
Да, бывают и минуты радости, но больше мук и страданий. Максим Горький вспоминал, как он, выписывая момент, когда его героя ударили ножом в печень, и сам почувствовал нестерпимую боль, упал и потерял сознание.
Роман написать — не поле перейти… А писать надо. Ждёт же Николай Фёдорович Серовой, живущий в городе моего детства, Сталинграде, ждёт Георгий Васильевич Отке, ждут и другие читатели.
Я теперь всё дольше задерживаюсь в парке, живу среди природы. Бесконечной чередой плывут по небу облака, и так же бесконечно плетётся вязь дум и мыслей, уходят одни, приходят другие…
Заметил: с годами всё больше думаю о душе, вспоминаю прошлое, дорогих моему сердцу людей, друзей, товарищей. Со всеми ли жил по-божески, не обидел ли кого, не тянется ли за мной какая несправедливость?..
Борис Иванович Протасов, профессор-биолог, мой большой приятель, состоит в дружбе и переписывается с Иваном Михайловичем Шевцовым. Знает, что в молодости мы с Шевцовым были друзьями, а потом между нами пробежали кошки, отношения охладились, мы перестали общаться. Я об этом подробно рассказал в романе «Последний Иван». Ссоры никакой не было, явного конфликта — тоже, но дружба остыла, чувства притупились. Случай для моей биографии редкий; физиологически я так устроен: дружественность — моя природа, друзья всегда играли в моей жизни большую роль. Как-то так случалось, что из дюжины книг, которые мне удалось напечатать ещё при советской власти, все они появлялись на свет лишь тогда, когда на пути встречался добрый, душевный человек! И не дай Бог, если рукопись попадала к еврею. Тут возникали препятствия; рукопись обрастала сомнениями, подозрениями, а под конец и самым «авторитетным» заключением о её полной непригодности. Я потому так хорошо помню, и так благодарен каждой родной душе, встречавшейся на пути моих книг и вместе со мной начинавшей за неё борьбу. И если кто-то отпадал от моего сердца, я не роптал, не обижался на него, — спокойно и без дальних дискуссий удалялся и затем не искал с ним общения.
Да, не бранчлив и не драчлив, и благодарю судьбу, за то, что на свет рождён именно таким человеком. Я ещё в детстве, живя на улице, прочёл в какой-то случайно попавшейся мне книге, — а они все случайно мне попадались, — что великие русские писатели Толстой и Тургенев часто ссорились, а однажды на какой-то станции, кажется в Туле, даже подрались. Я тогда никак не мог себе представить, как дерутся два взрослых и таких важных человека. Один из них граф, другой тоже дворянин, и оба знаменитые писатели… Как же это они, такие люди, и вдруг дерутся?.. Я вот живу на улице, в мире беспризорном, среди обездоленных, отринутых миром ребят, а и то ни с кем не ругаюсь, никого не обижаю, и меня не обижают, а ещё и наоборот, кто корочку хлеба даст, кто морковку, огурец, а то и денежку… А они — дерутся!.. Это что же они не поделили?..
Возвращаюсь с прогулки, пообедаю или попью чаю и сажусь за компьютер. И тут всё моё личное забывается, я живу жизнью моих героев, плету кружева сюжета, тяну нить повествования. Она кажется мне бесконечной, но тянуть её надо. Герои, персонажи и лица эпизодические — всё это мои дети. Беспрерывный процесс рождения.
Какое это счастье — писать книги! Каждый день — праздник, каждый час, проведённый у компьютера, — наслаждение. Вроде бы и работа, и бывает трудно, и даже очень трудно, а всё равно: праздник! И нет ему конца, этому празднику жизни. Другие устают, выходят на пенсию, для них возникает проблема: чем заняться, куда себя деть? Усталость и меня посещает, но лишь на время. Полежал на диване, почитал, поспал и снова за компьютер. Как же я должен благодарить судьбу за то, что одарила меня именно такой работой и жизнью!
Борис Иванович Протасов показал мне присланное ему письмо Шевцова. В нём Иван Михайлович несколько раз называет моё имя.
Вот отрывок из этого письма:
«С большим интересом прочитал в «Русской литературе» Вашу заметку об И. В. Дроздове. У меня нет оснований сомневаться в Вашей объективности. И я рад, что И. В. Дроздов совершил творческий прорыв. К сожалению, я не читал его последних романов. Это похвально. Между прочим, я убрал из второго издания «Соколов» весь негатив об И. В. (изд. 2004 г.). Хорошо, что И. В. отмечен в двух томах Платоновской энциклопедии».
Я написал Шевцову письмо:
«Дорогой Иван Михайлович!
Давно мы не виделись, давно я тебе не писал. Жизнь развела нас по разным городам, и связь между нами ослабела. И мне, и тебе теперь много лет, жизнь заскользила к финишу, невольно вспоминаются годы, когда мы были в расцвете сил и жизнь казалась бесконечной.
Наше общение продолжалось двадцать лет, и эти годы были для меня самыми плодотворными. Тебе я обязан тем, что свил гнездо в Радонежском раю, поблизости от самого святого места на Руси — Троице-Сергиевой лавры. Ты внушил мне мысль написать роман о моём детстве, о Сталинграде. Я написал его, и здесь, в Питере, мне удалось его напечатать. И много других памятных и плодотворных событий произошло от нашего общения, — я сердечно благодарен тебе за всё это.
Самые тёплые сердечные воспоминания храню я и о Валентине; рано они с Надеждой ушли из жизни, но на то уж была воля Божья.
Слышу я звон твоей «сабельки» (выражение Л. Леонова) и на современном поле боя с противником, который оказался пострашнее немецкого фашизма, как ты и предсказывал в письме ко мне в Пятигорск, где я отдыхал в санатории. Я это письмо полностью привёл в своей воспоминательной книге, — кажется, в «Последнем Иване». Я здесь написал три воспоминательных книги: «Оккупация» — о жизни сразу после войны; «Последний Иван» — работа в «Известиях» и «Современнике», и «Разведённые мосты» — питерский период.
Живу я здесь восемнадцать лет, написал за это время пятнадцать книг, из них двенадцать романов. Пока их читают, все они неплохо продаются. Некоторые ушли за границу. Кто-то и где-то наладил издание почти всех моих книг, например в Австралии в магазинах русской книги их продают по пятнадцать долларов. Идут они туда помимо моей воли, и доходов от них я не имею.
Ещё недавно я регулярно ездил на дачу, но теперь вот уже три года я там не бываю. Мы тут 5-го октября отметили столетие Ф. Г. Углова. Местные газеты пишут о нём статьи, дают интервью с ним — всюду он с благодарностью говорит о моей роли в его литературной судьбе, а я вспоминаю, что первый звонок с просьбой помочь ему был от тебя. Хорошие дела живут долго, а плохие, слава Богу, быстро выветриваются из памяти.
Я рад, что ты дал нашему Радонежскому братству вторую жизнь и добрым словом помянул дорогих нашему сердцу товарищей. Теперь уже можно сказать, что именно в нашем братстве родились книги, в которых хотя и робко, но, все-таки, звучала тревога о грядущей катастрофе. Перечитывая твоё письмо в Пятигорск, я поражаюсь силе провидчества, которая в нём содержится. Хочется верить, что следующие за нами поколения добрым словом помянут книги, в которых авторы-семхозовцы призывали своих соотечественников к бдительности.
Здоровье моё уж не то, что было у меня москвича, но Бога гневить не стану. Силы пока есть и я по-прежнему остаюсь в строю.
Сердечный привет и наилучшие пожелания, 22.10.04 г.
И. Дроздов»