Шрифт:
— Ты выпимши, что ль, был тогда?
Ефимыч сокрушенно кивнул, соглашаясь.
— На службе?!
Ефимыч опять сокрушенно кивнул.
— Под суд пойдешь.
Ефимыч опять сокрушенно кивнул — в третий раз.
— Последний раз, — строго сказал Турецкий Ефимычу. — Последний, заруби!
Ефимыч кивнул, подтверждая: осознал.
— Последнее предупреждение!
15
Свадьбу гуляли недолго, как и было заведено в семействе у Грамовых — на любой «обряд» максимум полтора дня, и кончено.
На следующее утро Турецкий встал и начал собираться.
— Куда ты? Ты ж еще в отгуле?
— Дела, Марин. Дела кое-какие у меня.
Марина видела, что мужу очень не хочется покидать дом, но останавливать, задерживать не стала.
— Останьтесь, ну, пожалуйста, — попросила Турецкого Настенька, готовая расплакаться. Назвать Турецкого отцом она, конечно, не могла, но он уже был в ее детском сознании чем-то неизмеримо большим, чем просто «дядей Сашей»… И только-только, казалось Настеньке, жизнь наладилась понемногу, ну вот буквально же позавчера, а он уходит.
— Я ненадолго, — погладил ее по волосам Турецкий. — Такое дело. Нужно. А ты с Рагдаем можешь погулять.
— А вы вернетесь скоро?
— Очень скоро, — улыбнулся Турецкий. — Туда-обратно. Ну, не нюнься, что ты? Мы завтра к морю полетим, ты не забыла?
С тяжелым сердцем сел Турецкий в автомобиль. Он ехал туда, куда бы ни за что не поехал ни при каких обстоятельствах. Да, если кто-то еще недели две ему сказал бы, предположим, куда он поедет сегодня, он счел бы говорившего психом, сумасшедшим. Или провокатором.
Человек, к которому ехал Турецкий на следующий день после свадьбы, был, как говорят, «широко известен в узких кругах». Узкими кругами в данном случае являлись элита московской криминальной среды, макушка заправил преступного мира столицы и вместе с тем высшие эшелоны угрозыска, прокуратуры, МВД и МБ.
Сергей Афанасьевич Навроде звали этого человека.
Впрочем, его имя редко кто произносил вслух, он внушал почти что мистический ужас. Хотя характером, как человек, он был вполне простецкий, безобидный и даже представительный.
Последние лет двадцать в Москве не проходило ни одного крупного дела, в котором не всплывало бы имя этого человека. К нему тянулось очень много нитей. Но нити неизменно обрывались.
Турецкий познакомился с Сергеем Афанасьевичем давно, почти уже тринадцать лет как. Несколько лет тому назад он опять столкнулся с Навроде, когда они с Меркуловым втянулись было в расследование по делу бывшего министра Щелокова Николая Анисимовича, а также в дело о самоубийстве Крылова, начальника Академии МВД. Было такое дело. Замечательное. Сам Щелоков, конечно, тоже застрелился, как, впрочем, и его жена… А вот Серж, как называл Сергея Афанасьевича за глаза Меркулов, остался ни при чем. Хотя и фигурировал, причем прилично засветился в деле. Но за руку пойман не был. Ни в чем не был уличен. И даже в качестве свидетеля на суд не приглашался: ни при чем…
То был не последний случай, когда жизнь столкнула Турецкого со следами косвенной, возможно, деятельности Сержа. Последний случай был год назад примерно. И кончился весной. И с тем же результатом. Как говорят матросы: «Якорь — чист!»
Турецкого всегда безмерно поражала врожденная способность Сергея Афанасьевича к диалектике. Он мог любую ситуацию мгновенно обобщить и так перевернуть, что мозги чесались. Ты сразу забывал, к чему клонил сам. Навроде запросто хватал любую цепь улик, ведущих к пункту «А», положим, и выворачивал их в направлении противоположном — к пункту «Б». Он, безусловно, смог бы переписать всего Артура Конан Дойла, чтобы во всем бы вышел виноватым сам Шерлок Холмс, а если нужно, то и доктор Ватсон.
Навроде ничего не делал по-пустому. У него всегда было что-то свое. Своя «территория». Свое дело. Своя цель. Свой ареал. Он никогда не наступал окружающим на ноги. Наоборот, он был готов всегда тебе помочь:
— Какие в жизни трудности появятся, Александр Борисович, вы прямо ко мне, ну, натурально без стесненья! Я рад всегда и всем помочь!
И точно. О Навроде ходили слухи. Для многих был он меценатом, покровителем. Талант, бывало, часто пригревал, поддерживал.
Он помогал не только музыкантам, художникам, спортсменам. Сергей Афанасьевич любил, причем, пожалуй, больше всех иных своих «крестников», ученых-технарей.
Философов, филологов, экономистов, научных коммунистов Серж не любил. Одни историки, и исключительно историки, гонимые официозом, только они, да еще, пожалуй, гонимые же психологи да социологи, из дельных разумеется, могли надеяться на Сержа. Всех остальных Сергей Афанасьевич не жаловал…
Зачем Турецкий вдруг помчал теперь к Навроде, он сам не мог бы внятно объяснить.
Хотя причины все же были. Во-первых, хотелось взглянуть тому в глаза. Навроде знал почти что все. Все странное, преступное, лихое ему было доступно. Навроде был не балабол и точно представлял поля, где произрастает хлеб, который кушает он с маслом.