Обследуя стены, Лог очутился перед входом в юрту, пристроенную к царевичевой. Дверной занавес был отодвинут, и мастер невольно заглянул в проем. Прямо перед лицом его мерцали чьи-то большие глаза. Он еще отодвинул занавес и в упавшем свете разглядел молоденькую девушку, каких никогда раньше не встречал. Она не шевелилась, глядя на мастера, и ему поначалу показалось, что перед ним искусная египетская статуэтка из черного эбонитового дерева, только большого размера. Но открытая грудь ее поднялась и опала, отчего на серебряном шейном обруче девушки переместились свет и тени. Из полуоткрытых губ вырвалось сбившееся дыхание, он почувствовал его на своем лице. Изумленный, смотрел на это диво мастер и видел, что она изумлена тоже.

– Белый большой бог! – прошептали ее губы.

– Кто ты? – спросил он, видя ее не то испуг, не то радость.

Девушка подалась к нему, тело ее била дрожь.

– Ты добрый бог, я знаю, – словно в обмороке лепетала она. – Кому совсем худо, ты прилетаешь помочь. Так меня говорила мой бабушка.

Мастер догадался, кто она, а девушка тянулась к нему, вопрошая словами и взглядом:

– Ты прилетел за мной? Ледия скоро увидеть Нубию?

– Я не бог. – Лог покачал головой. – Не говори так, не пугай. Я простой человек.

– Бог, бог! – умоляла нубийка.

Он взял ее длинные ладошки в свои, ласково посмотрел в ожидающие чуда глаза и вдруг тоже почувствовал себя одиноким, чужим среди своих, как эта девушка-рабыня.

Нубийка по-прежнему во все глаза смотрела на него снизу вверх, но уже без ожидания чуда. Белый высокий человек гладил ее руки, улыбался сквозь слезы и произносил одно слово:

– Ола. Ола.

И нубийка заплакала, доверчиво прижалась к груди пожалевшего ее человека. И, чувствуя горечь в его словах, запричитала:

– Ола-а! Ола-а!

– Ты повторяешь ее имя? Разве тебе известно, кто она? – спросил удивленный мастер.

Нубийка подняла на него печальные, как у олененка, глаза.

– Ола-а – плохо. Ты плачешь, значит, тебе ола, – ответила она, слизывая с губ слезы.

Лог улыбнулся, тыльной стороной руки утер ей щеку.

– Ола – девушка, – объяснил он. – Дочь царя Агая.

Нубийка отшатнулась, замахала перед его лицом бледно-синими ладошками.

– Ты не можно любить царицу! – горячо возразила она. – Ты простой, раз не бог. Ты любить рабыню, так можно, а царицу нельзя.

За стенами послышались голоса, и мастер определил, что Агай и старейшины вышли от Когула.

– Прощай, Ледия. – Лог отодвинул завес, быстро вышел.

– Тебе с ней будет нет хорошо! – донесся до него горький возглас нубийки.

Лог обогнул юрту и оказался перед Агаем. Хромой сармат что-то говорил царю, откланивался. Наконец все было сказано, и Агай зашагал прочь от юрты царевича. Скил кивнул Логу, и они втроем направились за царем. Подошли к воинам, держащим повода коней, сели в сёдла и тихо пересекли сарматский лагерь, направляясь к своему городищу.

По пути царь пожелал заглянуть в мастерские Лога. Увидев владыку, подручные мастера, а их теперь было около двухсот, бросили работу и замерли у своих мест. В сопровождении Лога и старейшин царь обошел мастерские, остановился возле обнаженного по пояс столетнего старца. У ног его дымились, остывая, только что вытряхнутые из форм трехлопастные наконечники.

– Как здоров, Садар? – поинтересовался Агай. – Совсем ты что коваль сделался.

Старик постучал разливным ковшом по форме, сбил с него шлак и окалину, аккуратно положил на землю, выпрямился, глядя на царя выцветшими от долгих лет глазами.

– А ты, однако, совсем молодой, – ответил он, улыбаясь запавшими в беззубый рот губами.

Царь посмотрел на длинный ряд печей, стоящих под открытым небом, на груды отливок, поковок и на людей, делающих все это. Пахло перегорелым железом, угаром несло от горнов, в которых белым нестерпимым накалом исходили звонкие древесные угли.

– Зачем ты здесь, Садар? – спросил он. – Тебе не дают хлеб рожденные тобой?

Старец задумался над вопросом. Его сын, лет семидесяти, грязной тряпкой обтирал костлявую отцову спину.

– Как не дают, царь? Хлеб дают. – Старик разгладил жидкую бороденку. – Только мне уже не сесть на коня, а я так думаю – с персидами на нас пойдут и мидийцы. Так пусть за меня полетят в них мои стрелы. Хорошо умру тогда. Не стыдно будет глянуть в лицо царю моему Агакаю.

– Все еще служишь ему? – Благодарно кивнул Агай. – Как можно столько лет отсутствующему?

– Не своей смертью помер Агакай. Совсем молодой был, значит, жил бы и теперь. Выходит – царствует еще, – ответил старик. Как же мне, конюху его, не ушедшему с ним тогда, теперь не служить владыке? Вот и коня, уж которого и не помню, держу для него. Кони мрут от старости, а мне и веку нет что-то. Ты, царь, как я соберусь к Агакаю, вели коня, которого сейчас выхолил, со мной положить. Царев он. Ему и отведу.