Глава третья. Желания постояльцев.

Иные желания были так просты, что ему ничего не стоило их исполнить. Почти все дети на свете просят собаку. И очень мало найдется родителей, которые в состоянии исполнить такое простое желание. Поэтому Майер специально завел вторую собаку — Блэк был еще не стар, и обладал покладистым нравом, но уж больно был привязан к хозяину, ни за что не оставался у гостей без него, и гулять без него не ходил. Он все время помнил тот рассказ про сад и умершую мечту. После того, как дети пару раз брали Тартуфа с собой на прогулку, особенно в дождь, и потом должны были убирать за ним кучки, мыть лапы и оттирать с покрывал следы грязных лап, их энтузиазм и желание иметь собаку слегка охладевали. Кто-то просил сыграть на пианино, или саксофоне. Одна молодая девушка сказала, что давно мечтала побывать в частном саду известного ландшафтного архитектора. Но поскольку сад частный, простому человеку попасть в него невозможно. Она несколько раз писала ему с просьбой о посещении, но все письма остались без ответа. Через пару дней Майер на своем салатовом бьюике отвез девушку в Уммелло. Блэк гордо восседал на переднем сидении. А девушка рассматривала оттопырившуюся обивку переднего сиденья. И в знак признательности решила зашить дырку. И забыла. Так что дырка до сих пор там, я сама ее видела. И хотела зашить.

Казалось бы, ничего не изменилось. Он и раньше делал все то же самое. Но раньше каждое исполненное желание (впрочем, раньше ему и в голову не приходило вести счет исполненным желаниям, он просто помогал человеку, и все) поселяло какую-то тихую радость в сердце. До того тихую, что со временем он, кажется, перестал ее замечать. Или она перестала быть радостью? А стала спокойным, незаметным удовлетворением. Ведь простое счастье тоже незаметно, до тех пор, пока его не лишишься. Как только он стал записывать желания людей в реестр, вместо того восторга, за которым он охотился, у него появилась «какая-то алчность, азарт и что-то вроде высокомерия от сознания своей исключительности».

Обычно Реестр пополнялся так. За завтраком, подавая сыры, он как бы невзначай заводил разговор о желаниях и рассказывал как в 15 лет захотел выучиться играть на саксофоне. «Поздновато» - сказали родители и чтобы отличить прихоть от поздно проявившегося призвания добавили, что оплатят уроки, но на инструмент он должен заработать сам. Играет он на саксофоне вот уже сорок лет. Обычно уже после этой истории у гостей находилось, что рассказать в ответ: кто-то вспоминал о велосипеде, кто-то о поездке на острова, о подводном плавании. Впрочем, кто-то вспоминал и другое: одна женщина всю жизнь мечтала побывать в Париже. И вот дети на 60-летие сделали ей подарок. И она разочаровалась. Шумный кишащий город не соответствовал ее настоящему душевному складу и устройству. Я тоже рассказала свою историю. То есть, не свою, не со мной случившуюся, но с людьми, которых я знаю лично. Так что за ее правдивость могу поручиться.

Девочка с острова.

На одном далеком жарком острове Карибского бассейна жила-была маленькая девочка. Папа у нее был японец, и занесло его на этот остров гастрольным ветром. Однако не прижился он на жарком острове. Говорят, японцы вообще сильно подвержены ностальгии, это очень «вросший» в свою культуру народ. У Риккардо был одноклассник — наполовину японец, его папа покончил с собой от тоски по родине. А может и не только из-за тоски, а по сумме обстоятельств: его жена тяжело заболела, а сам он работал на яйцеукладочной фабрике, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год сортировал яйца: мелкие-средние-крупные и укладывал их в соответствующие ячейки в соответствующих коробочках из спрессованного картона. Через месяц после похорон жены он возвращался с работы в дождь и не справился с управлением... А папа девочки с жаркого острова просто уехал к себе на родину, на свой Хоккайдо, или Хонсю, или вообще Т. Девочка же осталась на острове с мамой-креолкой. И мечтала она – как почти все маленькие девочки – выйти замуж за принца. Только принца на том острове не было, ни до открытия его Колумбом, ни после. То есть при Колумбе, наверное, правителем острова являлся испанский король, но до испанского принца было также далеко, как до всех прочих: датских, шведских, голландских, а потом остров и вовсе превратился в республику. Тогда девочка стала мечтать о снеге. На ее острове никогда не шел снег. Какой там снег! Даже стекол в окнах домов не было – чтобы сквознячок и продувало, а то совсем от жары никакого спасения! Словом, не дождалась девочка и снега. И вот она выросла, закончила школу и пошла учиться в университет на дизайнера. О принце — в двадцать лет!
– мечтать было как-то глупо, о снеге – и подавно, но о чем-то же мечтать надо! В бессонную ночь, например, или когда взглянешь на лунную дорожку над безбрежным океаном и как-то защемит в груди — то ли от счастья, то ли от тоски и само-собой замечтается. И стала она мечтать о балете: в детстве по телевизору (подарок отца, на острове телевизоры были далеко не у всех) иногда показывали то “Лебединое озеро”, то “Спартак”, то — и сказать-то страшно такое название - “Ангара» - на один соседний остров — в этом Карибском бассейне этих островов и-не-сос-чи-тать!
– периодически приезжал с гастролями Советский балет. И вот однажды, разбирая какие-то старые письма, она нашла афишку этих гастролей. Скорее всего, ее положил туда отец, может, он где-то с труппой балетной пересекся или даже делил гримерку, это уже теперь никому не известно, но эта-то случайность, попавшая на благодатную почву и есть судьба! Никаких интернетов, во всяком случае общедоступных, тогда не существовало, поэтому наша героиня пошла в туристическое агентство и попросила продать ей тур в Ленинград. Там на нее посмотрели как на ненормальную и долго искали на карте мира Ленинград — наверное, карта мира у них была еще дореволюционная. А еще, надо вам сказать, что происходила эта история в те далекие времена, когда железный занавес в СССР только начали смазывать маслом, и было неизвестно, делают ли это, чтобы его поднять, или, наоборот, чтобы подновить ржавое железо, готовое вот-вот рассыпаться. Поэтому героине моего рассказа пришлось вступить в островную коммунистическую партию. И вот в составе делегации, отправившейся на далекую родину коммунизма перенимать опыт, она и попала в Ленинград. Но она-то знала, что едет не просто посмотреть на Северную Венецию, и уж тем более не перенимать опыт, о котором, впрочем, и понятия не имела (ведь чтобы вступить в их компартию не нужны были ни долгие собеседования, ни рекомендации, ни конспекты), а учиться балету. Она часами бродила по Невскому, по Садовой, по площади Искусств и Итальянской («Ну и ну!
– возмутится какой-нибудь педант, - никакой Итальянской тогда и в помине не было! Вот автор! Поленился даже в справочник заглянуть!». Знаю, знаю. Но, согласитесь, что в этом ряду названий, звучащих как музыка, упомянуть улицу Ракова - это почти как употребить нецензурное выражение), вдоль каналов и набережных. Ведь в Петербурге — уж позвольте мне наконец назвать и сам город более пристойным именем — заблудиться невозможно — отовсюду ей светил то кораблик адмиралтейства, то купол Исаакия, то шпиль Петропавловки. Она замирала перед картинами импрессионистов, просто садилась на банкетку в этом маленьком зале и не сводила глаз с кувшинок. И, конечно, ходила на все балетные спектакли в Кировский и Мусоргского. Была весна, не ранняя, в районе мая: уже листочки вылезли, и все деревья в были таких зеленых точечках, мазки появлялись позже, недели через две. А пока все было такое воздушное, легкое: зелень, воздух, настроение. «Вот счастье, оно такое и есть – думала она, бредя по Летнему — это не когда сбывается что-то: сокровенное желание, мечта, а когда нет к тому никакого повода, просто вот эта воздушность, легкость, и не думаешь ни о чем, ничего не планируешь, не загадываешь, и ни о чем не мечтаешь, ничего не хочешь!» Словом, Ленинград ее околдовал, и хотя в магазинах не было не только манго, папайи, кокосов, но даже бананов, вернее, были, но редко и зеленые, а летом было так холодно, как никогда не бывает на ее острове, она сразу решила остаться. Заметим в скобках, что, возможно, околдовал ее и принц, потому что к тому времени она его уже видела и в «Сильфиде», и в «Лебедином». От Летнего рукой подать до института культуры на Марсовом. Если честно, я не знаю, как она туда поступила, а поскольку история эта не вымышленная, то и про поступление выдумывать не хочу. Она ведь ни слова по-русски на знала. Но поступила. На хореографическое отделение. И было ей тогда 23 года. А в каком возрасте начинают заниматься балетом? Правильно, в шесть-семь лет, в восемь - уже поздновато.

Сейчас она танцует в одном из питерский театров. В том самом, где впервые увидела принца..

Игорь танцевал с детства, можно сказать, с рождения, впрочем, даже до рождения он уже танцевал в мамином животе, и врачи предсказывали ребенка-непоседу, УЗИ тогда не существовала и мама все время беспокоилась, что что-то не так, когда маленький Игорь, проделывая очередное фуэте и па ударял пяточкой в бок. Возможно, он все равно стал бы танцором, родись он хоть в Перми хоть в Сургуте. Возможно. Но он родился в Ленинграде, и жил в 20 троллейбусных минутах от улицы Росси, знаменитой не только своими классическими пропорциями, но и классическим балетом. Так что он просто не мог им не стать. Причем очень «убедительным» принцем: голубоглазым блондином, статным, высоким. Конечно, он танцевал не только принцев, но и отрицательных персонажей, например, в «Эсмеральде», а все же чаще всего — принцев: в «Лебедином», «Жизели», «Сильфиде»... вообщем, и две другие мечты девочки сбылись. Замуж за принца она тоже вышла. За принца из “Золушки”, принца из “Лебединого”, словом, за солиста этого театра. Только снег ей не нравится: слишком холодный и колючий.

Гости задумывались, и выуживали что-то из глубины души. Этого-то и ждал Майер. Когда гость отправлялся осматривать собор Св. Иоанна, бастионы или музей современного искусства, хозяин, убрав тарелки и гауду, пробежавшись с собаками вдоль канала, садился за компьютер, и записывал.

Впрочем, были и другие способы. В том числе и интернет. Хотя он его недолюбливал и всегда тратил уйму времени, перепроверяя и сопоставляя, в то время как устным рассказам своих постояльцев доверял бесконечно и безусловно.

Глава пятая. Аня находит реестр.

Мы прожили у Майера всего три дня. Лично я не заметила в нем ни заносчивости, ни высокомерия, наоборот, какую-то деликатность и смущение. Да и вообще, мне он был интересен и симпатичен: за йогуртами для нас побежал в дождь, где-то достал кроватку для Коли.. И никакого намека ни на магию, ни на какую-либо корысть, все очень по-человечески, искренне.

В четверг утром мы зашли попрощаться. Уже постучавшись я поняла, что Майер в зале не один. В сущности, это мало что меняло: попрощаться-то надо!! К тому же я была уверена, что сильно мы не помешаем — это просто другие постояльцы — Майер сдавал и второй этаж, и каждый день настойчиво спрашивал нас, во сколько мы будем завтракать — видимо для того, чтобы другие постояльцы могли спокойно поесть одни, а не в обществе шумной итальянской семьи с непоседливыми и любопытными детьми. Мы вошли. На грубоватом дубовом столе на двадцать пять персон, за которым мы ели, уже не осталось никаких следов завтрака, обшаривать комнату любопытным взглядом прямо на глазах у Майера было неудобно. В то время как я собиралась обняться (вот итальянская привычка — кидаться на шею даже малознакомому человеку!) Майер протянул руку. Но чинно попрощаться и раскланяться не получилось: Аня поднырнула под наше рукопожатие и оказалась около мольберта. Только вместо холста с абстрактными сине-красными фигурами там стояла толстая потрепанная книга или тетрадь... «Так... Хорошенькое дело» - подумала я - «Именно в тот момент, когда все должно было благополучно закончиться, этот реестр опять откуда-то вынырнул!» Как я могла не заметить его раньше — не знаю. Могу объяснить это только тем, что еще вчера его там не было. Я хорошо помню, что вчера там было что-то красно-синее, абстрактное. Слишком яркое, чтобы спутать с этой разбухшей, пожелтевшей тетрадью.

Вам, конечно, знакомо это чувство - когда одновременно хочется сделать две противоположные вещи. Любопытство прожигало меня насквозь — это была последняя возможность выяснить правду. Но благовоспитанность требовала вмешаться и остановить Аню. Дети тонко чувствуют интонацию, поэтому я использовала такой тон, по которому Аня должна была догадаться, что я журю ее только для вида, для приличия, на самом деле я не возражаю, чтобы она перевернула страницу. Достаточно нескольких страниц, чтобы узнать Тот ли это РЕЕСТР. Ведь я могла ошибиться. Мало ли на свете старых, пожелтевших тетрадей! Наверное, это мое обостренное воображение. Вот до чего доводит сочинительство! Начнешь выдумывать какую-нибудь историю, и уже в жизни если не случается, то уж точно мерещится на каждом шагу ее продолжение и реальные люди на глазах обретают черты персонажей.. или это персонажи перенимают черты реальных людей? Тьфу ты, совсем запуталась. Но если бы Аня успела перелистнуть хоть несколько страниц, мы узнали бы по крайней мере та ли эта тетрадь, что таинственно исчезла накануне нашего отъезда из Сан Винченцо. Но даже если бы я заорала на Аню зверским громовым голосом, она бы все равно ухитрилась пролистать несколько страниц. Не зря мы прозвали ее тещей (а заодно и свекровью, ведь в итальянском языке нет различий между этими степенями родства).