Так вот, перед самой отправкой в другой гарнизон майор Бейзил раскрыл интимную связь своей жены с Эдвардом. Почему так получилось, — то ли он был матерым шантажистом, то ли случай подыграл, — сказать трудно. Может, и раньше знал, может, нет. В общем, нашел он какие-то письма, вещественные доказательства. И Эдварду пришлось одним махом выложить триста фунтов. Как это устроилось, я не знаю. Мне даже трудно представить, каким образом шантажист может заявить свои права. И, наверное, есть какие-то способы спасти лицо. Я представляю, как майор сует под нос Эдварду злосчастные письма, грозя убить соперника, тот объясняет, что письма совершенно невинные и только воспаленное воображение может обнаружить в них какой-то криминал. Майор соглашается и тут же заявляет: «Послушайте, старина, я на мели. Не одолжите мне три сотни?» Наверное, так и было. А потом из года в год, по осени, приходит от майора письмо о том, что он на мели и просит Эдварда одолжить ему три сотни.

Отъезд миссис Бейзил стал для Эдварда ударом. Ему действительно было хорошо с ней, и он еще долго вспоминал ее с чувством преданности. А миссис Бейзил его очень любила и продолжала надеяться на то, что они когда-то соединятся. Кстати, намедни Леонора получила от нее очень достойное и трогательное письмо, где она просит сообщить ей подробности смерти Эдварда: она прочитала некролог в индийской газете. Судя по всему, очень милая женщина…

Так вот, вскоре после истории с майором Эшбернамы перебрались в местечко — или это область? — Читрал: я не силен по части географии Британской Индии. К тому времени это была образцовая супружеская пара: наедине они между собой не разговаривали вообще. Леонора уже больше не показывала ему отчеты по управлению поместьем. Он думал, что она хочет скрыть от него какие-то огромные барыши, которые получила и продолжает получать. Но постепенно, не сразу, спустя пять-шесть лет, до нее дошло, что Эдвард потому отказывается обсуждать с ней бухгалтерские отчеты, что ему просто больно осознавать, что он остался не у дел. А она пыталась подсластить пилюлю. И вот в Читрале появилась бедная дорогая малышка Мейзи Мейден…

Из всех увлечений Эдварда это было самое беспокойное. Тогда он впервые усомнился в собственной твердости. Прежде с ним этого не случалось. Эскапада с Дольчиквитой вспоминалась ему как короткое помешательство, вроде водобоязни. В его отношениях с миссис Бейзил не было, по его представлениям, серьезного нравственного изъяна. Муж не вмешивался; они искренне любили друг друга; жена его была к нему очень жестока, да и вообще давно ему не жена. Ему казалось, что миссис Бейзил его единомышленница, духовная половина, разлученная с ним несправедливой судьбой, — и так далее, в подобном же сентиментальном духе.

И вот, сидя за очередным длинным посланием к миссис Бейзил, — а писал он ей каждую неделю, — он заметил за собой странное чувство неуемного беспокойства. Он не находил себе места из-за того, что целый день не видел Мейзи Мейден. Он поймал себя на мысли, что с нетерпением смотрит на дверь; он вдруг ощутил острую неприязнь к ее юному мужу и отметил, что это состояние у него уже не первый раз и может длиться часами. Он обнаружил, что встает засветло, и все ради того, чтобы успеть утром на прогулку с Мейзи Мейден. Он заметил за собой, что использует разговорные словечки и даже выделяет их голосом — точь-в-точь как Мейзи Мейден. Как вы понимаете, осознал он это, уже когда дело зашло слишком далеко, и ему не оставалось ничего другого, так плыть по течению. Он похудел; глаза ввалились; его лихорадило. В общем, пропал, по его выражению.

И вот в один убийственно жаркий день он слышит, как Леонора обращается к нему с вопросом:

«Я думаю, может, нам взять с собой в Европу миссис Мейден и довезти ее до Наухайма?»

Вообще-то он не собирался ни о чем таком разговаривать с Леонорой. Он просто стоял, листая иллюстрированный журнал, коротая время перед обедом. Обед подали на двадцать минут позднее, чем обычно, иначе Эшбернамы не находились бы наедине друг с другом так долго. Нет, у него не было ни малейшего желания обсуждать с ней этот вопрос. Он стоял столбом, мучаясь страхом, тоской, покрываясь потом; его колотил озноб при одной мысли, что через месяц они возвращаются в Англию, а миссис Мейден остается здесь умирать. И вдруг — такое.

В полумраке комнаты было слышно, как шелестят подвешенные опахала. Леонора неподвижно полулежала в плетеном шезлонге, обессилев от жары; оба замерли. И он, и она чувствовали себя в ту минуту совершенно разбитыми, больными, хотя каждый по-своему…

И вдруг он слышит, как Леонора, не дождавшись ответа, сама отвечает на свой вопрос:

«Думаю, да. Кстати, я сегодня пообещала Чарли Мейдену, что мы так и сделаем. Я могла бы взять на себя ее расходы, он сказал, что подумает».

У Эдварда чуть не вырвалось «Слава богу!», но он вовремя осекся. Насколько Леонора осведомлена о его сердечных делах с Мейзи, миссис Бейзил, с той же Дольчиквитой, он не знал. Для него это была полная загадка. Он не исключал, что Леонора решила взять в свои руки не только его финансовые дела, но и дела интимные, а это уже было слишком: он возненавидел ее — и, как ни странно, зауважал.

Дело в том, что Леонора, получалось, не напрасно взяла в свои руки его имущественные дела. Подробности своих денежных операций она впервые поведала ему за неделю до их нынешнего разговора. Оказывается, она заработала двадцать две тысячи фунтов на сдаче земли в аренду, и еще семь — на временных постояльцах, которых, по договору, она пустила в поместье жить за ремонт. Кроме того, удачно вкладывая — с помощью Эдварда — деньги в акции, она заработала еще шесть или семь тысяч, которые, в свою очередь, принесут хорошие проценты. По всем закладным она расплатилась, так что за исключением двух Ван Дейков и части фамильного серебра, они ничего не потеряли относительно того времени, когда на их горизонте появилась Дольчиквита и, как прожорливая саранча, едва не разорила их подчистую. Леонора могла гордиться своим достижением. Она разложила перед Эдвардом цифры, он молча смотрел.

Тогда она сказала: «Я думаю, тебе пора покинуть армию и нам вместе вернуться в Брэншоу. Если мы здесь останемся хоть ненадолго, мы потеряем здоровье».

Эдвард по-прежнему молчал.

«Я давно ждала этого дня», — проговорила она беспомощно.

Тут только он нашелся: «Ты совершила настоящий подвиг. Ты потрясающая женщина». Говоря это, он думал о Мейзи Мейден: ведь если возвращаться в Брэншоу, значит, они должны расстаться. Эта мысль была неотвязной. Конечно, им нужно возвращаться домой: Леоноре нельзя больше оставаться в этом гнилом месте.