Между тем, если сопоставить тенденции и качественные характеристики современной преступности с мерами, направленными на борьбу с ней, то можно предположить, что последнее десятилетие уголовную политику совершенно безнаказанно определяет тот самый незадачливый сказочный персонаж.

В год зарождения историко-социального феномена, именуемого «перестройкой», — в 1985 году в СССР было совершено 18 718 убийств. Адекватной реакцией государства стал расстрел 770 преступников [13] . А в России за 2001 год совершено 33 583 убийства, прочно обосновались в жизни и статистике неизвестные ранее широкомасштабные террористические акты.

Если считать такой реакцией фактическую отмену юридически существующего института смертной казни, то она противоречит не только всякому представлению об адекватности, но и элементарному здравому смыслу!

Потому что. кроме общеизвестного и не опровергнутого аболиционистами аргумента о стопроцентной специальной превенции этого наказания, смертная казнь имеет ряд косвенных, но немаловажных аспектов.

1. Пенитенциарный. В современной криминальной реальности физическое уничтожение авторитетных руководителей организованных преступных группировок является единственным способом удалить их от дел (практика криминальных «разборок» наглядное тому подтверждение). Концентрация этих лиц в колониях для пожизненно осужденных неминуемо вызовет беспрецедентное давление на руководителей и сотрудников этих исправительных учреждений со стороны оставшихся на свободе членов ОПГ. В случаях, когда осужденными окажутся криминально-политические фигуры типа Басаева, Масхадова и т. п., не исключены прямые штурмы колоний боевыми отрядами их сподвижников. Причем шансы на успех у таких грубых, не укладывающихся в рамки закона и представлений о цивилизованности акций, как показывает жизнь, весьма велики.

2. Уголовно-процессуальный. В ходе следствия и судебного рассмотрения уголовных дел лица, совершившие тяжкие преступления, но игравшие в них второстепенную роль, опасаясь смертного приговора, изобличали более активных соучастников, позволяя воссоздать картину происшедшего и установить истину по делу. С отменой исключительной меры этот мощный стимул утрачен. Ибо подозреваемые и обвиняемые боятся правосудия куда меньше, чем своих подельников: те смертную казнь не отменяли.

3. Социально-психологический. В вооруженном противостоянии двух сторон (а современное противодействие преступности приобрело столь отчетливо выраженные военные формы, что без нелюбимого некоторыми учеными термина «вооруженная борьба» уже просто не обойтись) в проигрыше оказывается та. которая отказывается от методов и приемов, применяемых другой стороной. Если государство отказалось от смертной казни, а преступники — нет. то последние в этой борьбе получили преимущество. Граждане боятся бандитов больше, чем закона. Сами бандиты испытывают страх не перед милицией или прокуратурой, а перед своими «коллегами». Состояние борьбы со сколь-либо организованной преступностью и «успехи» судебных процессов над мало-мальски «авторитетными» лидерами преступной среды — наглядное тому подтверждение.

Таким образом, хотя пожизненное заключение и двадцатилетний срок лишения свободы выдаются за равноценную альтернативу смертной казни, на самом деле они таковой не являются. Кроме того, следует иметь в виду, что суровые санкции уголовно-правовых норм за тяжкие преступления успешно «корректируются» судебной практикой. Исследователи отмечали, что «чем больше размер наказания, предусмотренный законом за то или иное преступление, тем реже суды применяют его максимальные границы» [14] . Чем это вызвано, вопрос другой, и не менее интересный. По наблюдениям автора, несоразмерно мягкие приговоры являются одним из косвенных признаков принадлежности осужденного к организованной преступности. Это. естественно, не единственная и даже не основная причина.

Несмотря на это, «правозащитниками» всех мастей внедряется в общественное сознание мысль о наступлении государства на права и свободы граждан и о необходимости дальнейшего ограничения применения любых принудительных мер, при этом совершенно необоснованно делаются ссылки на правоприменительную практику зарубежных стран. Не знающие истинного положения дел представители общественности, сотрудники СМИ. либеральная интеллигенция в штыки встречают любые предложения по ужесточению законодательства и правоприменительной практики.

Анализ подлинного состояния борьбы с преступностью показывает, что механизм уголовной юстиции работает по принципу «воронки». В 2001 году в правоохранительные органы поступило 3 868 370 жалоб, заявлений и сообщений о преступлениях, из них зарегистрировано 2 968 255 преступлений (76,7 %), выявлено 1 644 242 совершивших их лиц (55,4 %), из которых осуждено 1 233 669 (75 %) [15] .

Сопоставляя исходную и конечную цифры, можно констатировать, что к ответственности привлечено только 31,9 % преступников, или каждый третий, при условии, что все преступления совершались в одиночку.

Если учесть, что заявления поступают далеко не обо всех совершенных преступлениях, далеко не все они регистрируются, к тому же определенная их часть носит групповой характер, то можно прийти к выводу, что 60–80 % преступников вообще остаются безнаказанными.

Но даже когда избежать ответственности не удается, она гораздо мягче, чем за аналогичные преступления в развитых странах. Например, за убийство характерно применение смертной казни (в некоторых штатах США), пожизненного заключения, двадцати или тридцати лет лишения свободы (США, Франция). У нас же средний срок лишения свободы за убийство по ст. 105 ч. 1 УК РФ составляет 8,4 года (при санкции от шести до пятнадцати лет), а по ст. 105 ч. 2-11,5 лет [16] (при санкции от восьми лет до пожизненного лишения свободы).