Вскоре в коридоре чуть посветлело. Сначала Джонни решил, что это игра воображения, сон, который он видел во сне, если такое вообще возможно, но в конце концов свет стал слишком ярким, поэтому не мог быть иллюзией. Да и сам коридор уже не казался видением. Стены начали темнеть и были уже едва различимы, а потом их цвет сменился печально-серым, похожим на сумерки теплого и хмурого мартовского дня. Да и вообще Джонни теперь находился вовсе не в коридоре, а в каком-то помещении – или в чем– то, похожем на помещение, где вместо стен были тончайшие пленки, похожие на плаценту, а сам он напоминал младенца, ожидающего момента рождения. Теперь Джонни слышал другие голоса, звучавшие тоже глухо и размеренно, но уже без всякого эха, и похожие на ропот безымянных богов, говоривших на языках, канувших в Лету. Постепенно этот ропот звучал все отчетливее, и Джонни уже разбирал слова.

Время от времени он открывал глаза (или ему так казалось) и различал источники этих голосов: яркие и светящиеся призрачные фигуры – сначала безликие. Они перемещались по комнате и иногда склонялись над ним. Джонни не пытался заговорить с ними, во всяком случае, вначале. Он решил, что оказался в потустороннем мире, а эти яркие пятна – ангелы.

Со временем эти призрачные фигуры, как и голоса, становились все отчетливее и обретали узнаваемые очертания. Однажды Джонни увидел мать: она склонилась над ним и прокричала что-то неразборчивое. Потом различил фигуру отца. Затем Дейва Пелсена из школы. И медсестры, которая приходила в палату, – ее звали то ли Мэри, то ли Мари. Лица и голоса приближались и сливались воедино, в нечто непонятное.

Иногда Джонни ощущал, что изменился, и это не нравилось ему. Он чувствовал в этом какой-то подвох, подозревал, что это изменение не сулит ничего хорошего. Ему казалось, что перемены принесут только горе. Он вошел в эту мглу, обладая всем, а выходил из нее, не имея ничего, кроме тайной необычности.

Сон близился к концу. Так или иначе, но он кончался. И помещение теперь было вполне реальным и почти осязаемым. Голоса, лица…

Джонни собирался войти в комнату и вдруг понял, что хочет развернуться и броситься назад, в тот самый темный коридор – и остаться там навсегда. Этот темный коридор вовсе не был хорошим местом, но лучше оно, чем новое чувство горечи и грядущей утраты.

Он оглянулся и увидел, что возле стульев, мимо которых то и дело сновали вполне реальные люди, в стене был проход в коридор с темными стенами. Этого прохода никто не замечал, и Джонни решил, что он ведет в вечность. Именно там исчез другой голос – голос водителя такси.

Да. Теперь он вспомнил все. Поездку на такси, недовольство, с каким говорил водитель о своем длинноволосом сыне, его возмущение тем, как тот посмел назвать Никсона кретином. Яркие фары двух машин, выскочивших из-за пригорка и мчавшихся по обеим полосам дороги. Столкновение. Никакой боли, только осознание того, что он вырвал ногами счетчик из крепления. Затем ощущение холодной влажности, темного коридора, а теперь вот это.

Выбирай! – послышался голос. Выбирай или выберут за тебя – и вытащат из этого непонятного места, как врачи вытаскивают младенца из утробы матери, сделав кесарево сечение.

И Джонни увидел лицо Сары – она наверняка тоже неподалеку, хотя среди склонявшихся над ним ярких фигур ее не было. Она должна находиться рядом, тревожиться и переживать. Ему почти удалось добиться ее. Он это чувствовал и собирался сделать Саре предложение.

Джонни вновь ощутил беспокойство, еще более сильное, чем прежде, и теперь связанное с Сарой. Однако желание быть с ней возобладало над всем, и он сделал выбор. Джонни отвернулся от темного прохода, а когда позже оглянулся, то увидел, что тот исчез. Стена возле стульев в комнате, где он лежал, была белой и гладкой. Теперь Джонни понял, что эта комната – больничная палата. Воспоминания о темном коридоре затерялись в глубинах памяти, хотя и не забылись окончательно. Но главное он помнил: его звали Джон Смит, у него была девушка Сара Брэкнелл, и он попал в ужасную автокатастрофу. Наверное, ему необычайно повезло, что он не погиб. Оставалось надеяться, что жизненно важные органы сильно не пострадали и по-прежнему функционировали. Его могли поместить в городскую больницу, но, вероятно, он находится в «Истерн-Мэн». Судя по всему, он здесь уже довольно долго. Возможно, был без сознания неделю или десять дней. Пора возвращаться к жизни.

Пора возвращаться к жизни. Именно с этой мыслью Джонни очнулся, отрезав все пути назад.

Это случилось 17 мая 1975 года. Мистер Старрет уже давно выписался со строгими предписаниями ходить не меньше двух миль в день и ограничить потребление холестерина. На его кровати теперь лежал старик, попавший сюда уже в пятнадцатый раз после нокаута, полученного от карциномы, непобедимого чемпиона в тяжелом весе. Он спал после укола морфия, и в палате больше никого не было. Экран выключенного телевизора тускло поблескивал зеленоватым светом.

– Эй! – хрипло позвал Джонни и поразился, как ослаб его голос. В палате не было календаря, и Джонни не знал, что провел в забытьи четыре с половиной года.

Медсестра появилась минут через сорок. Она приблизилась к старику, сменила капельницу, зашла в ванную и, вернувшись оттуда с большим пластиковым кувшином, полила цветы, принесенные больному. Букетов было с полдюжины, а на столике возле кровати и подоконнике стояли открытки с пожеланиями выздоровления. Джонни наблюдал за ее привычными действиями, но окликать не стал.

Вернув кувшин на место, она подошла к кровати Джонни.

Собирается поправить подушки, подумал он. Их глаза встретились, но она не отреагировала. Она не знает, что я очнулся. Глаза у меня и раньше были открыты. Это ей ни о чем не говорит.

Она просунула ему руку под шею. Ощущение было приятным. Джонни теперь знал, что у нее трое детей и младший почти ослеп на один глаз после несчастного случая с фейерверком на День независимости в прошлом году. Мальчика звали Марк.