Но на самом деле я думаю: пожалуйста, пожалуйста, ну пожалуйста, пусть Фертилити Холлис придет.

Вхожу в мавзолей. Как всегда, там играют дешевые перепевы настоящей красивой музыки — чтобы тебе было не так одиноко. Все те же десять песен. Только мелодия, без слов. Их включают лишь в определенные дни. В старых галереях в крыле Безмятежности и Новой Надежды музыки нет вообще. Играет она очень тихо, так что надо прислушиваться, чтобы ее услышать.

Эта музыка — утилитарная и практичная, как обои на стенах. Музыка — как прозак или ксанакс для контроля над чувствами. Музыка — как освежитель воздуха.

Прохожу сквозь крыло Безмятежности и не вижу Фертилити. Прохожу через Веру, Радость и Покой, но ее нигде нет. Забираю с полочки у какого-то склепа букетик пластиковых роз, чтобы прийти не с пустыми руками.

Иду в направлении ненависти, злости, страха и смирения, и вот она, Фертилити Холлис, с ее огненно-рыжими волосами, стоит перед склепом 678 в Умиротворении. Она ждет, пока я к ней не подойду, ждет двести сорок секунд, а потом оборачивается и говорит: привет.

Это не может быть та же самая женщина, что кричала в оргазме в телефонную трубку.

Я говорю: привет.

У нее в руках — букетик каких-то искусственных цветов, ярко-оранжевых и вполне симпатичных, но я бы не стал воровать такие. Сегодня на ней платье из парчи типа той, из которой шьют шторы: белый узор на белом же фоне. Оно смотрится жестким и огнеупорным. Грязеотталкивающим и немнущимся. Скромная, как мать невесты на свадьбе, в своей плиссированной юбке и с длинными рукавами, она говорит:

— Тебе тоже его не хватает?

И я говорю:

— Кого?

— Тревора, — отвечает она. Она стоит босиком на каменном полу.

Ах да, Тревор, говорю я себе. Мой тайный любовник. Я и забыл.

А вслух говорю: да, мне тоже его не хватает.

Ее волосы — словно стог сена, оставленный на просушку.

— А он тебе не рассказывал про наш круиз?

Нет.

— Это было полностью незаконно.

Она смотрит вверх, на динамик под потолком, разрисованным облаками и ангелами. Из динамика льется тихая музыка.

— Сперва мы с ним брали уроки танцев. Мы выучили все бальные танцы. Как они там называются. Ча-ча-ча и фокстрот. Румба и свинг. Вальс. Вальс — это проще всего.

Ангелы на потолке играют нам свою музыку, играют почти минуту, они пытаются что-то сказать Фертилити, и она их слушает.

— Сейчас. — Она оборачивается ко мне. Забирает у меня цветы и кладет их вместе со своим букетом на ближайшую полку. Она говорит: — Ты же умеешь танцевать вальс, да?

Нет.

— Быть такого не может, чтобы ты знал Тревора и не умел танцевать вальс, — говорит она и качает головой.

Наверное, она представляет себе, как мы с Тревором вместе танцуем. Вместе смеемся. Занимаемся анальным сексом. Эти образы у нее в голове, они мне будут мешать. И еще — мысль о том, что я убил ее брата.

Она говорит:

— Разведи руки в стороны.

И я делаю так, как она говорит.

Она встает передо мной — лицом к лицу, близко-близко, почти вплотную — и кладет одну руку мне на шею. Другой рукой она берет мою руку и отводит ее в сторону. Она говорит:

— Свободную руку положи мне на лифчик.

И я делаю так, как она говорит.

— На спине! — говорит она и отстраняется от меня. — Положи руку мне на лифчик там, где он пересекается с позвоночником.

Я делаю так, как она говорит.

Теперь она объясняет, что делать с ногами. Шагнуть вперед левой ногой, потом — правой, потом подтянуть левую к правой, а она будет делать то же, но в противоположном направлении.

— Этот шаг называется «коробочка», — говорит она. — А теперь слушай музыку.

Она считает:

— Раз, два, три.

Музыка играет. Раз. Два. Три.

Мы считаем за разом раз, снова и снова, и на каждый раз делаем шаг. Мы танцуем. Цветы у склепов в стене как будто тянутся к нам лепестками. Мраморный пол под ногами — ровный и гладкий. Мы танцуем. Свет сочится сквозь витражи. Статуи стоят в своих нишах. Тихая музыка из динамиков отражается от камня слабеньким эхом, звук как будто плывет в восходящих и нисходящих воздушных потоках, мы — в окружении аккордов и нот. Мы танцуем.

— Что я помню про тот круиз, — говорит Фертилити, и ее рука лежит у меня в руке. — Помню лица пассажиров в последних спасательных шлюпках, когда их спускали на воду мимо окон танцевального зала. Все пассажиры были в оранжевых спасательных жилетах, и казалось, что людям отрезали головы и поставили их на большие оранжевые подушки, и они так смотрели на нас с Тревором, широко распахнув глаза, глаза были круглые, как у рыб, а мы с Тревором были внутри, в танцевальном зале, а корабль уже тонул.