Одетые с иголочки, мы поехали дальше.

— Чистое у него дельце, — заметил я братцу.

— Да уж, почище убийств, — согласился Чарли.

— Я и сам подумываю остепениться, осесть где-нибудь. Разве у того старичка не милая лавка? Всюду лампы, новой одеждой пахнет…

Чарли покачал головой.

— Я бы от скуки свихнулся. Сидишь, ничего не делаешь, а эта немая снует туда-сюда: забежит в лавку, убежит, забежит — убежит… На сотый выход я бы пристрелил ее. Или сам удавился бы.

— По-моему, мирное ремесло. Бьюсь об заклад, старик спит спокойно по ночам.

— Да и ты спишь, как младенец, — убежденно произнес Чарли.

— Нет, не сплю. И ты не спишь.

— Да я сплю как убитый!

— Ты хнычешь и стонешь.

— Брехня!

— Нет, правда, Чарли.

— Брехня… — повторил Чарли и шмыгнул носом.

Мои слова заставили его задуматься. Он захотел проверить: правду ли я говорю, но гордость не позволяла просить о помощи. Радость его куда-то улетучилась, и братец старательно отворачивался от меня. Вот так. Кого угодно можно обидеть и в любой момент. Не знаешь, когда тебя охватят грусть и печаль.

На ночь мы остановились в клоповнике на южной окраине города. Мест почти не было, и пришлось нам с Чарли против обычая заселиться в одну комнату. Сев перед умывальным тазом, я достал приспособления для чистки зубов. Чарли, который прежде не видел ни щетки, ни порошка, спросил, что это. Я ответил и показал, как им пользоваться. Сплюнул пену и, причмокнув, глубоко вдохнул через рот.

— Очень освежает.

Подумав, Чарли выдал:

— Чушь собачья. Забава для дурачков.

— Думай что хочешь. Только старый добрый доктор Уоттс обещал: если прилежно чистить зубы, в них не заведется гнили.

Чарли предпочел остаться при своем мнении и вдобавок заметил, дескать, с пеной у рта я точь-в-точь как бешеный зверь. На это я ответил: уж лучше каждый день ненадолго уподобляться бешеной зверюге, чем смердеть, как таковая, всю свою жизнь. На этом споры о чистоте зубов закончились. Братцу же разговор о докторе Уоттсе напомнил об украденном обезболивающем, и Чарли извлек из седельной сумки пузырек и шприц. Сказал, что хочет испытать. Набрав лекарства в шприц, он вколол его себе в щеку. Чувствуя, что зелье начинает действовать, братец принялся щипать себя за щеки и корчить рожи.

— Будь я проклят, — сказал он и жестом велел ударить его по лицу.

Я отвесил ему легкую пощечину.

— Ни черта не чувствую, — сказал Чарли.

— У тебя морда обвисла, — заметил я.

— Ударь меня еще раз, только сильнее, — попросил он.

Я ударил.

— Здорово, — сказал Чарли. — Давай, врежь напоследок еще разок. Чтобы — ух! — от души. Понял?

Я наградил его шлепком с размаху, да таким, что у самого рука заболела.

— Ну, этот-то ты почувствовал, — заметил я. — Аж волосы дыбом встали, и, спорю, даже искры из глаз посыпались.

— Какие искры, братец! — изумленно проговорил Чарли. — Отдача от удара, не более. Надо подыскать применение этому средству.

— Отправляйся по городам, ищи невезучих и позволяй за деньги бить тебе морду.

— Я серьезно, братец. В этом пузырьке волшебное зелье, оно невозможное делает возможным. Надо лишь покумекать, и оно принесет нам выгоду.

— Погоди, вот перестанет твое чудо действовать — по-другому запоешь.

Губы у Чарли совсем обвисли.

— Ой, флюни, — сказал он и втянул обратно серебристую ниточку, повисшую с подбородка.

Пожав плечами и отложив в сторону пузырек со шприцем, Чарли огласил свое желание пойти в салун через улицу и выпить. Когда он позвал меня с собой, я прикинул: смотреть, как братец надирается до поросячьего визга, мне неохота, но и торчать одному в пустой комнате с ободранными обоями, терпеть сквозняк, пыль и запах предыдущих постояльцев еще хуже. Нет звука тоскливее, чем скрип кроватных пружин под бессонным путником.

Утром голова ныла от боли. Не из-за похмелья. Нет. Из-за усталости и недосыпания. Хотя и бренди, пожалуй, внес свою лепту. Я умылся над тазиком и, раскрыв окно, почистил зубы. Ветерок приятно холодил голову, и в то же время в нем ощущалось тепло — первый признак весны, внушающий спокойствие и чувство, что все идет правильно, по порядку. Я решил проверить, как день начинается для Чарли. Оказалось, еще хуже, чем для меня.

— Я и сам проснулся дурной, — сказал я. — Сейчас мне, правда, получше. Должно быть, зубной порошок лечит не одни только зубы.