Был вечер уходящего лета. Они расположились у воды и смотрели вслед водному потоку, который устремлялся на юг, подобно многим другим русским рекам. Лебеди плескались у берега так, будто война их вовсе не касалась. Вниз по течению лежал прямо в воде разрушенный мост, перед ним находилась наведенная саперами понтонная переправа, по которой осуществлялось снабжение. Рев моторов и лязг танковых гусениц были единственным звуком, нарушавшим вечерний покой. Позади, спрятавшись за береговым склоном, располагалась деревня, в которую они вошли после обеда.

— Если речная плотина вдруг прорвется, то Днепр зальет деревенскую улицу и снесет все избы, — подумал Роберт Розен, остужая свои ноги в проточной воде.

Дым из печных труб, также как течение реки, устремлялся на юг. К реке подошли детишки, держа в руках верши, садки и проволочные корзины, и стали бродить по мелководью. Они пытались поймать рыб и раков. Когда им это удавалось, они показывали свою добычу солдатам. Некоторые из бойцов купались, другие лежали в траве и вспоминали свои реки: Рейн под Рюдесгеймом и Эльбу с ее берегами у Альтоны — одного из районов Гамбурга. А какие реки были в Мюнстере? В Подвангене имелась лишь одна узкая речушка, питавшая озеро и в жаркое лето почти пересыхавшая. Дальше, вверх по течению, другая река делила Пруссию на северную и южную части. Но что значила река Прегель в сравнении с мощным Днепром?

В одной из изб, покрытых соломой, заиграл аккордеон. Звуки накладывались друг на друга, невозможно было понять, кто играет: немец или русский. Но играли мелодию песни о Стеньке Разине, протяжную песню об одной еще более крупной реке, расположенной еще дальше на восток, самой большой реке в Европе.

— До Волги мы никогда не дойдем, — сказал Годевинд.

— По мне так тоже было бы лучше оставаться на Рейне, — ответил Вальтер Пуш.

Рядом с ними кто-то из солдат начал пародировать песню о Стеньке Разине, напевая в такт мотиву: «С бородой, вдали от дома…».

Роберт Розен помыл в реке запылившуюся губную гармошку и присоединился к одинокому музыканту. Вальтер Пуш лежал в траве и писал письмо своей Ильзе, приспособив прибитую к берегу доску в качестве подставки:

— Почему ты не пишешь письма и не получаешь их? — спросил Пуш у унтер-офицера Годевинда. Тот сделал вид, что не понял его, бросил камешек в воду, стал чертить фигуры на песке и лишь после долгой паузы, наконец, ответил, когда все уже забыли об этом вопросе:

— Там, где ничего нет, оттуда и ждать нечего.

Мальчишка принес им клочок бумаги, который он выловил из реки. Это была листовка на немецком языке, сброшенная русским летчиком и прибитая течением к берегу.

— Как только они себе это представляют? — пробурчал Годевинд.

— Что ты будешь делать, когда закончится война? — спросил его Вальтер Пуш.

— Либо меня убьют, либо я отправлюсь на прогулку по акватории морского порта на своем баркасе. Если вам тоже повезет остаться в живых, приезжайте ко мне в Гамбург. Тогда мы отправимся на теплоходе в Куксхафен. Наша Эльба такая же широкая, как этот проклятый Днепр.

Аккордеон внезапно смолк, как будто из инструмента выпустили весь воздух. Над понтонной переправой пронеслись трассирующие пули, образовав радужный мост.

Годевинд изъявил желание послушать песню о Волге в исполнении Роберта Розена.

— Поскольку до Волги мы все равно не дойдем, то хотя бы послушаем песню о ней.

Но тот не знал этой песни. Откуда в глухом Подвангене могла быть известна мелодия из оперетты? [20] То, что песня из оперетты «Царевич» станет после войны вдруг столь популярной, будет исполняться на всех концертах по заявкам, и миллионы людей будут плакать, слушая ее, об этом летом 1941 года никто и понятия не имел. Гейнц Годевинд, который был твердо уверен в том, что петь он не умеет, произнес несколько слов из этой песни: