– А что я им скажу? – Ему не хотелось в этом разговоре играть роль глупого маленького мальчика, но такова была в тот момент пропасть между ним и Ахмедом, что по-другому не получалось.

– Это самое главное – что ты скажешь и как ты скажешь. То, что ты делаешь, ты во многом делаешь для них, для сестры, для матери. Я думаю, мать должна уехать совсем спокойной, а сестра должна чувствовать, что что-то не так, но совсем чуть-чуть.

– Почему?

– Она должна привыкать к мысли, что не увидит тебя, – тихо сказал Ахмед, глядя ему в глаза.

– То есть я не смогу их навещать, приезжать к ним?

– Ты не понял меня, мальчик. Ты будешь к ним сначала приезжать, поможешь выбрать дом, но потом перестанешь, потому что они должны привыкать к мысли, что не увидят тебя. Совсем не увидят. Никогда. Потому что тебя не будет, Алеша. Потому что тебя убьют. И ты должен привыкать к этой мысли. Ты должен по капле каждый день принимать этот яд. Это трудно, но ты сильный, ты справишься.

– А почему вы выбрали меня? – спросил Алексей, не готовый еще к мысли, что его не будет совсем. – Есть столько людей, за тысячу баксов готовых убить кого угодно. Зачем вам нужны все эти сложности с переездами, домами, семьями? Я не понимаю, какой в этом смысл?

– Время поможет тебе понять, умные книги помогут тебе понять. Я помогу. А пока вот что скажу: нам не нужен просто стрелок, его и без денег можно найти. Нам нужен герой, со своей историей, со своей семьей, которой придется не сладко, когда все это случится. Вот почему мы выбрали тебя.

– И вам нужен русский парень? Так?

– Ну вот, ты уже начал понимать, – сказал Ахмед.

Полгода назад человек, сидевший напротив Алексея, однозначно воспринимался бы им как враг. И услышь Алексей такой разговор случайно на улице, на футболе, в пивном баре, первое, что сделал бы, – отцу рассказал, а тот бы уже знал, что дальше делать. А не было бы отца, узнал бы телефон приемной местного ФСБ. Полгода назад Ахмед был врагом. Такие, как он, взрывали дома, убивали в Чечне наших ребят, заправляли на рынках и в казино, они были источником зла и постоянного страха. И каждый раз, когда по телевизору показывали очередной окровавленный бородатый труп с аккуратно выложенными рядышком патронами и гранатами, легче становилось на душе: одной сволочью меньше. И если нельзя всех их уложить в крови на склонах их облезлых гор, то хорошо бы оставшихся в этих горах согнать вместе и огородить колючей проволокой, да еще и ток по ней пропустить. Алексей думал так не потому, что был шовинистом, он думал так – а кто так не думал? Любого в городе спроси не перед камерой, любой так и ответит. Страна нашла своего врага, да и искать долго не пришлось. Чужое, злое, непонятное – мало? Так вот вам тогда факты – мало? Так вот еще – хватит? То-то, а то еще можем добавить. Вы не сомневайтесь, тут поумнее ваших головы решали, кто враг.

Как и все остальные, о происходящем вокруг Алексей узнавал от людей из телевизора. Они сидели где-то там, в Москве, в своей студии, обычно мужчина и женщина, иногда одна женщина – добрая, строгая и красивая, иногда один мужчина – простой с виду, но умный и ироничный, и вот они рассказывали стране о том, что в ней происходит, и о том, что происходит в мире. И даже в тех случаях, когда рассказ их совсем уж не вязался с тем, что люди знали о событиях, например, в своем родном городе и сомнение возникало, то думалось сразу: «Ну так ведь это же я от Таньки-соседки узнала, а она известное трепло». Да, за каждым из своих была, хоть и маленькая, история вранья, а про этих, из телевизора, ничего такого известно не было. Если кто-то уж очень интересовался тем, как мир вокруг устроен, как, например, отец Алексея, то и он не спорил с включенным телевизором – когда времени не было, а просто уходил к себе в кабинет и дверь закрывал. Это было еще в те времена, когда Алексей жил с родителями, тогда телевизор нагонял тревогу – там взорвалось, там утонуло, там с рельсов сошло, а теперь оказалось, что и во всем остальном мире тоже взрывалось, тонуло, сходило с рельсов и побольше, чем у нас, зато у нас и школу новую в райцентре открыли, и оборудование дорогое медицинское в больнице появилось – детишкам теперь легче выздороветь будет; одно слово – жизнь налаживается.

Враги, конечно, остались. Те же, что были, и другие еще к ним прибавились. Без врагов даже в сказке не бывает, а тут жизнь, не сказка. И вот один из этих врагов сидел перед Алексеем, и это означало для него переход в другое состояние, то есть он сам уже стал или скоро станет – врагом. Врагом всей своей прежней жизни, школьных друзей, девчонок, знакомых отца, тех, с кем встречал Новый год, ходил на футбол, ездил отдыхать. Нет, еще не стал – ведь есть другой выход: продать одну из квартир или обе, уехать в Питер или в Москву, устроиться на работу. Настя пойдет учиться, главное, жить где будет. Можно даже машину дешевую купить и начать все сначала, как когда-то начинали отец с матерью. К тридцати пяти иметь зарплату тысяч пять долларов, завести семью, но главное – не это. Главное – это придется прожить остаток жизни – сколько ее там отмерено – в ясном осознании того, как тебя опустили. То есть опущенным всю оставшуюся жизнь и прожить.

– Продолжай, Ахмед, я слушаю тебя…

Ничего такого не сказал ему Ахмед в первый раз – играл, прощупывал, подбирал ключики. Потом сказал: «Тебя никто не собирается покупать. В твоей стране очередь таких, которые за десять штук кого хочешь замочат, а еще за десять и на могилу нассут. А за сто город взорвут. Мне такие не нужны. Они убийцы наемные – падаль».

– А тебе идейный нужен? Чтобы не за деньги, а из принципа город взорвал?

– Мне не нужно город взрывать. В городе дети, старики. Если бы я хотел город взорвать – давно бы взорвал. Но ты сказал «идейный» – да. Мне нужен такой, кто хотел бы отомстить, и кто отомстил бы рано или поздно сам, и пошел бы в этой мести до конца, как пошел я сам и как пошли другие мои братья.

– И во мне ты увидел такого человека?

– И в тебе я увидел такого человека.

– Я много потерял, но у меня много и осталось – сестра, мать. Я молод, здоров, буду работать, жить как все.

– Будешь работать и будешь пытаться жить как все до момента, когда еще одна капля упадет в переполненный стакан и ты не выдержишь и ударишь мента на улице или тупого начальника, потому что если хочешь как все – терпи и унижайся – и за себя, и за мать, и за сестру, и приходи раз в год к отцу на кладбище, и пускай слезу, и кайся потом…

В этот вечер он долго смотрел на себя в зеркало в ванной комнате родительской квартиры – он или уже не он? Мать забрали из больницы, она все плакала. Настя сидела на кухне, осунувшаяся, с синяками под глазами, чувствовала, что происходит что-то важное, о чем страшно узнать. Положил ей руку на голову, погладил отцовским движением, она за руку схватилась, прижала лицо.

– Леша, ты прости меня за то, что я натворила. Ты скажешь – я не поеду никуда.

– Поедешь, – спокойно сказал Алексей. – Поедешь, но не туда. За границу поедешь. Учиться. Потом мать приедет. Потом я.