Изменяется и окружение князя. Андрей изгоняет из Ростово-Суздальской земли не только родственников, но и всех отцовских передних мужей, бояр. Князь меняет личную преданность дружины, где он был первым среди равных, на рабскую преданность милостьников, подручников, холопов, которые полностью зависят от господина, а потому его боятся и ненавидят, несмотря на все его милости:

«…По источникам XI–XIII вв., слой служилых людей связан исключительно с княжеской властью, и лишь в результате княжеских пожалований отдельные группы служилых могли появиться в составе населения частнофеодальных владений» [149] .

Андрей был, кажется, первым русским правителем, который назвался царем и великим князем, тем самым противопоставив себя не только вечу, другим князьям, но и самому византийскому императору…

Андрея погубило желание стать самовластьцем. Оно противопоставило его всем: родным и чужим, близким и далеким, светским и духовным, знатным и неродовитым, богатым и бедным. И даже те, кто шел радом с Андреем или за ним, делали это с оглядкой. Этим, в частности, объясняются неудачи его последних походов против Новгорода и Киева: дело было не в бездарности полководца, а в нежелании его войска выступать против традиции.

А традиции в средневековом обществе сила огромная. Пренебрежение ими или, того хуже, попытки расшатать их и стали причиной изоляции Боголюбского.

Но есть и еще одна причина, непреодолимо влекшая князя к гибели. Анализируя деятельность Андрея на Северо-Востоке, В. Б. Кобрин и A. Л. Юрганов пришли к весьма важному выводу:

«…Именно в этом регионе и в это же время возникают первые симптомы кризиса дружинных отношений и появляются монархические черты в княжеской власти. При Андрее Боголюбском все большее значение приобретает не старшая дружина, а реальный административный аппарат, рекрутировавшийся из младшей дружины…детьцких. Этот слой находился в жесткой служебной зависимости от князя. Вряд ли случайно, что этот слой с конца XII в. получает название дворян, т. е. людей княжеского двора, личных слуг князя, а не его друзей и соратников (…дружина). Отсюда вытекает и отмеченное А. А. Горским резкое падение частоты употребления термина…дружина в XIII в., вытеснение его термином…двор [150] .

«…Внешним выражением этого процесса было убийство Андрея Боголюбского. Убийство князя приближенными это придворный заговор, дворцовый переворот, что свидетельствует об усилении княжеской власти, приобретающей первые деспотические черты. При…нормальных отношениях между князьями и вассалами недовольство князем приводит к его изгнанию. Невозможность изгнания провоцирует убийство. Тем самым эпизод сигнализирует о том, что на смену отношениям…князь дружина начинают приходить отношения…государь подданные. Отсюда понятно возмущение южною летописца поведением Андрея Боголюбского, изгнавшего своих братьев и племянников из Северо-Восточной Руси и желавшего…самовластец быти всей Суждальской земли. Соответственно начинаются изменения и в менталитете. Неслучайно, что именно в XII–XIII вв. и как раз в Северо-Восточной Руси возникают…«Моление» и…«Слово Даниила Заточника» подлинный гимн княжеской власти» [151] .

Остается лишь добавить, что Моление и (или) Слово Даниила Заточника гимн не только княжеской власти, но и холопскому состоянию.

Остро переживая состояние несчастья, некий Даниил (персонаж, от лица которого ведется повествование) формулирует свое представление о счастье [152] . В основу рассуждений на эту тему он, видимо, кладет общепринятые сценарии счастливой жизни. Их оказывается не так уж много, поначалу всего два: 1) служба у князя и 2) счастливая женитьба у богата тестя чти [чести] великия ради: ту пии и яжь. Чуть позже (в первой половине XIII в., в так называемом «Молении») к ним добавляются еще два: 3) уход в монастырь и, наконец, 4) служба у боярина. Однако все они за исключением первого для Даниила суть несчастье. Собственно, едва ли не все Слово сводится к своеобразному объяснению, почему это так. Если в варианте с женитьбой Даниила более всего беспокоит опасность нарваться в качестве приложения к богатому тестю на злую или, того хуже, на злообразную жену, а в пострижении в монахи смущает, видимо, обычный для того времени похабный образ жизни черньцов и черниц, то в случае со службой у боярина ему явно недостает княжеской грозы. Причиной последнего является статус самого ширмам. Его Даниил косвенно определяет следующим образом:

Пройдут десятилетия, даже столетия; потребуется монгольское нашествие, фактически истребившее старые дружинные порядки вместе с самими дружинниками, чтобы в Русской земле вновь появились самовластные цари и великие князья, окруженные дворянами и боярами-холопами (как они будут именовать себя при обращении к государю) и учреждающие на Руси не только новые епископии и митрополии, но и патриаршество. Но все это будет потом. Пока еще не время.

Подведем итоги.

1. Во второй половине XII в. в Северо-Западной Руси начинают складываться новые общественные отношения подданства, которые отличаются от западноевропейских вассально-сюзеренных.

2. По определению В. Б. Кобрина и A. Л. Юрганова,

«…подданство-министериалитет это служба, в которой отсутствует договорная основа, т. е. слуга находится в прямой и безусловной зависимости от господина» [154] .

3. Этот тип отношений впоследствии становится господствую щим и создает основу деспотической системы правления в русских землях.

В 1223 г. Русь столкнулась с новым опасным врагом: к границам славянских земель вплотную подошли монгольские отряды. Первые древнерусские упоминания о них связаны с описанием разгрома русско-половецкого войска на реке Калка. Событие это, несомненно, произвело большое впечатление на современников: трудно найти летописные памятники, описывающие события второй четверти XIII в., которые бы обошли вниманием битву на Калке. Наиболее ранние повести об этом сражении сохранились в Новгородской первой, Лаврентьевской и Ипатьевской летописях. Пространная редакция, возникшая на их основе, а также включившая внелетописные тексты (скажем, рассказ об Александре Поповиче и 70 храбрах), была создана приблизительно только в начале XV в. Она читается в Тверском сборнике, Московском своде конца XV в., а также Софийской первой и Никоновской летописях. Краткий ее вариант сохранился в составе Рогожского летописца, Новгородской четвертой летописи и др. [155] .