Вернемся еще раз ко мнению И. У. Будовница, утверждавшего, что появление татар, отождествленных с Измаильтянами, должно было означать Конец Света. Как мы помним, Измаильтяне лишь одно из предшествующих светопреставлению знамений. Естественно, подобный взгляд на появившийся неведомый народ мог сформироваться и до Батыева нашествия. Сама аргументация И. У. Будовница строится на явном недопонимании. Согласно Ме-фодию Патарскому, между нашествием Измаильтян (Орива, Зива, Зевея и Салмана) и светопреставлением должно произойти еще несколько событий: освобождение нечистых народов (Гога, Магога, Унога, Анога и иных 20 царей) заключенных Александром Македонским, пришествие Антихриста и, наконец, само Второе Пришествие Иисуса Христа. Таким образом, с исхождения Измаильтян должен лишь начаться отсчет…последних времен перед Концом Света [185] .

Судя по всему, именно этот текст как и (в свое время) в случае с определением генеалогии половцев лег в основу смысловых структур летописных описаний битвы на Калке. Именно Откровение Мефодия Патарского и подобные ему пророчества [186] имел в виду летописец, когда упоминал книги, разумея которые премудрые мужи могли наконец-таки понять, с кем пришлось столкнуться христианам на этот раз…

Сегодня нам хорошо известно, что летописный рассказ под 1223 г. был посвящен описанию незаурядного приграничного сражения, пусть и с неведомым доселе противником. Речь шла о первом столкновении Руси с силой, которая впоследствии долгие десятилетия будет определять жизнь русских земель. Естественно, летописцы не могли знать этого точно, но, уж несомненно, догадывались (во второй-то половине XIII в.!), что контакты с неведомым тогда, в 1223 г. народом, видимо, будут весьма продолжительными, а последствия их будут чрезвычайно серьезными… Следуя задачам, которые перед ними стояли, создатели летописного текста должны были сориентировать своих читателей в происходящем, раскрыть смысл случившегося, наконец попытаться связать воедино факт появления монголо-татар с дальнейшими событиями. По сути, рассказы о битве на Калке должны были стать своеобразным прологом ко всему дальнейшему летописному повествованию, вплоть до его завершения при непосредственном наступлении последних времен.

По традиции, сложившейся в историографии, основное внимание историк обращает на общий ход дела. Реконструируя его, он волей-неволей пытается согласовать информацию, полученную из разных источников. При этом он вполне искренне полагает, что восстанавливает истинный ход событий. Естественно, противоречия в источниковой информации, которые неизбежно встречаются, он стремится сгладить при помощи различных объяснений. В лучшем случае такие реконструкции опираются на серию логических умозаключений. В худшем те сведения, которые по тем или иным причинам не устраивают историка, попросту игнорируются. Следовать лучшему из этих путей бывает не всегда просто, поскольку источники сплошь и рядом предоставляют взаимоисключающие сведения. Тогда если неискоренимое противоречие не удается нейтрализовать с помощью логики и эрудиции приходится прямо говорить о том, что в настоящий момент (имея в виду уровень развития науки, степень разработанности методического или источниковедческого арсенала и т. п.) данная проблема решена быть не может. Читатель в таком случае волен сам выбирать приглянувшийся ему вариант объективной истории…

Есть, однако, и другой путь. Его, в частности, при анализе интересующих нас сообщений избрал В. Н. Рудаков. Он обратил внимание не на общие места трех ранних летописных повестей о битве на Калке, а на индивидуальные особенности этих рассказов, которые как раз так досаждают традиционным историкам. Результаты, к которым он пришел, сводятся к следующему.

Для автора статьи в Новгородской первой летописи главным объектом анализа стала та сила, тот народ, знакомство с которым произошло при столь драматичных для русских обстоятельствах. По словам В. Н. Рудакова,

«…важнейшим отличием рассказа HIЛ от соответствующего рассказа Лавр., является пристальное внимание, с которым автор повествования присматривается к татарам. Именно под его пером риторические для того времени вопросы…кто суть?…отколе изидоша?…что языкь ихъ?…которого племени суть?…что вера ихъ? приобретают тревожную остроту, и вместе с тем надежду на разрешение» [187] .

Первый по значимости вывод, к которому приходит летописец: причиной появления татар стала греховность Руси:

Очевидно, урок, преподанный читателям «Повести временных лет» в свое время автором статьи, повествующей о половцах как о Божьем батоге, не пошел впрок… Поскольку сами грехи не упоминаются, видимо речь идет о стандартном наборе земных прегрешений, не требующих подробного перечисления, известных читателям и не связанных напрямую с теми или иными конкретными событиями.

Второй вывод автора повести касается вопроса о сакральной сущности пришельцев: кто такие татары, почему и зачем они появились именно в данный момент. Тут-то книжник и прибегает к авторитету Мефодия Патарского.

Это обращение к авторитету единственно логичное для средневекового человека, пытающегося что-либо понять или доказать, довольно своеобразно воспринимается большинством исследователей. Если они и замечают эти цитаты, то необходимость их объясняют традицией. Недоумение же летописца воспринимается буквально. Так, один из лучших современных знатоков древнерусской литературы В. В. Кусков пишет:

«…Повесть обстоятельно излагает ход событий… Она хорошо передает настроение русского общества при известии о появлении монголо-татарских полчищ. Весть эта была встречена с крайним недоумением:…Явились народы, которых как следует никто не знает, кто они, откуда пришли, каков язык их, какого они племени, какой веры, и зовут их татары, а иные говорят таурмены, а другие называют их печенегами. Автор…Повести ссылается на философско-исторический труд Мефодия Патарского…Откровение. На его основе и дается религиозно-моралистическая трактовка события» [189] .