Данилевский Игорь Николаевич
Шрифт:
Не исключено, что даже такие детали повествования, как перечисление награбленного или ограждение Татарами осаждаемых городов тыном, могли рассматриваться как косвенные характеристики пришельцев и того, что же собственно произошло в результате их появления на Русской земле. Достаточно любопытной параллелью в этом отношении является библейское описание захвата корнем греха, сирийским царем Антиохом IV Епифаном, Иерусалима:
«…Антиох… пошел против Израиля, и вступил в Иерусалим с сильным ополчением; вошел во святилище с надменностью и взял золотой жертвенник, светильник и все сосуды его, и трапезу предложения, и возлияльники, и чаши, и кадильницы золотые, и завесу, и венцы, и золотое украшение, бывшее снаружи храма, и все обобрал. Взял и серебро, и золото, и драгоценные сосуды, и взял скрытые сокровища, какие отыскал. И, взяв все, отправился в землю свою и совершил убийства, и говорил с великою надменностью. Посему был великий плач в Израиле, во всех местах его. Стенали начальники и старейшины, изнемогали девы и юноши, и изменилась красота женская. <…> По прошествии двух лет послал царь начальника податей в города Иуды, и он пришел в Иерусалим с большою
толпою; коварно говорил им слова мира, и они поверили ему; но он внезапно напал на город и поразил его великим поражением, и погубил множество народа Израильского; взял добычи из города и сожег его огнем, и разрушил домы его и стены его кругом; и увели в плен жен и детей, и овладели скотом. Оградили город Давидов большою и крепкою стеною и крепкими башнями, и сделался он для них крепостью. И поместили там народ нечестивый, людей беззаконных, и они укрепились в ней; запаслись оружием и продовольствием и, собрав добычи Иерусалимские, сложили там, и сделались большою сетью. И было это постоянною засадою для святилища и злым диаволом для Израиля. Они проливали невинную кровь вокруг святилища и оскверняли святилище. Жители же Иерусалима разбежались ради них, и он сделался жилищем чужих и стал чужим для своего рода, и дети его оставили его. Святилище его запустело, как пустыня, праздники его обратились в плач…» [330]
330
Мак 1:2026, 2939.
Еще одна любопытная деталь, упоминаемая летописцем: князей Владимира Юрьевича и Василька Константиновича безбожнии яша руками. Этот оборот традиционно считается едва ли не классическим примером литературного этикета. Между тем за ним может стоять довольно глубокий и главное точно вписывающийся в наше описание смысл. Как мне представляется, это словосочетание отсылает нас к пророчеству Иезекииля, к стихам, которые закрепляют и развивают транслируемый летописцем образ нашествия и его участников:
«…Посему так говорит Господь Бог: так как вы сами приводите на память беззаконие ваше, делая явными преступления ваши, выставляя на вид грехи ваши во всех делах ваших, и сами приводите это на память, то вы будете взяты руками. И ты, недостойный, преступный вождь Израиля, которого день наступил ныне, когда нечестию его положен будет конец!» [331]
Смысловую нагрузку, видимо, несет и расширение датировки взятия Татарами Владимира. Если в Новгородской первой летописи указано, что это произошло в пяток преже мясопутсные недели [332] , то в Лаврентьевской летописи указана несколько иная дата: в неделю мясопустную [333] . А. Ю. Бородихин, заметивший этот нюанс, истолковал его следующим образом: поскольку мясопустная неделя в православной традиции называется еще и неделей о Страшном Суде, можно полагать
331
Иез 21:2425.
332
Новгородская первая летопись. С. 75.
333
Лаврентьевская летопись. Стб. 462.
неслучайным стремление составителя Лавр, соединить в сознании читателей эти два события: Страшный Суд и…наказание Божие земле Русской нашествием татар [334] .
Принципиально новым моментом, введенным составителем Лаврентьевской летописи в Повесть о Батыевом нашествии, является конфессиональный мотив борьбы против Татар. Так, при штурме Москвы за правоверную хрестьянскую веру погибает воевода Филипп Нянка [335] , за нее же собираются постоять и оставленные во Владимире князья Всеволод и Мстислав; великий князь Юрий Всеволодович, узнав о захвате Владимира и гибели своих родственников, горюет правовернеи вере хрестьяньстьеи; схваченного в плен ростовского князя Василька Константиновича проклятии безбожнии Татарове пытаются отвести от христианской веры и т. п. По наблюдению В. Н. Рудакова,
334
Бородихин А.Ю. Цикл повестей о нашествии Батыя в летописях и в летописно-хронографических сводах XIV–XVII вв. С. 78–79, 81–82.
335
Характерна реакция современного нам исследователя, буквально понимающего этот текст: по мнению Г. М. Прохорова, это несомненная неправда: при взятии татарами сходу города у воеводы этого города были все причины погибнуть, кроме одной вероисповедной (Прохоров Г. М. Повесть о Батыевом нашествии… С. 88).
появление…антиправославия как одной из характеристик…безбожных следует относить к элементам более позднего восприятия монголо-татар: вероятно, приписываемое татарам…антиправославие явилось результатом размышлений не столько современника описываемых событий, сколько его ближайшего потомка составителя повести, дошедшей в составе Лавр [336]
Своеобразным продолжением этого мотива служит мысль составителя Лаврентьевского варианта Повести о том, что Татары должны ответить перед Богом за совершенные преступления и подвергнуться вечным мукам. По словам В. Н. Рудакова,
336
Рудаков В.Н. Отображение монголо-татар в древнерусской литературе середины XIII–XV в. С. 100–101
это, несомненно, новый аспект восприятия татар: под пером составителя Лавр, они из пассивного орудия Господнего гнева превращаются в субъектов, не только наделенных личными негативными качествами, но несущими ответственность перед Богом за совершенные злодейства [337] .
Как видим, наряду с уже хорошо знакомыми нам мотивами наказания за прегрешения, Божиего попустительства поганым и т. п. в Лаврентьевской летописи рассказ о нашествии приобретает новые черты. Трагическая картина завоевания Руси монголами, написанная древнерусскими книжниками, обретает завершенность и досказанность. Именно здесь, в Лаврентьевской летописи, появляются новые тексты, многое объясняющие в логике поведения наших предков.
337
Рудаков В.Н. Отображение монголо-татар в древнерусской литературе середины XIII–XV в. С.101
Так, сразу после рассказа о взятии Владимира следуют рассуждения, которые я намеренно выпустил в большой цитате. Это, с одной стороны, позволило несколько сократить ее, а с другой уделить данному фрагменту особое внимание, которого он заслуживает:
«…И бе видети страх и трепет, яко на хрестьяньске род страх и колебанье, и беда оупространися — согрешихом кознимы есмы яко же ны видетие бедно пребывающе. И се нам сущюю радость скорбь, да и не хотяще всяк в будущии век обрящем милость: душа бо зде казнима всяко, в будущии суд милость обрящет, и лгыню от мукы. О, неиздреченьному Ти человеколюбью! И тако подобает благому Владыци казати. И се бо, и аз грешныи много и часто Бога прогневаю и часто согрешаю по все дьни» [338] .
338
Лаврентьевская летопись. Стб. 464.
В этих словах целая программа отношения к происходящему. Ответ на вопрос, можно ли сопротивляться ордынцам, которые, сами того не ведая, являются орудием Божиего гнева, составитель Повести решает вполне однозначно: противодействие такое греховно и обречено на поражение. Лучший выход в этой ситуации принять мученическую смерть и, тем самым, обеспечить себе вечное спасение.
То, что это не было простой декларацией, становится ясно, когда читаешь, скажем, описание смерти Михаила Черниговского, составленное не летописцем (лицом в нашем случае заинтересованным), а очевидцем папским легатом Плано Карпини. Особый интерес представляют слова, которые, если верить минориту, произнес один из… воинов, который стоял тут же (имеется в виду, судя по всему, боярин Федор, упоминаемый русскими летописями):