Недавно случилось, что Михаила, который был одним из великих князей русских, когда он отправился на поклон к Бату, они заставили раньше пройти между двух огней; после они сказали ему, чтобы он поклонился на поддень Чингисхану. Тот ответил, что охотно поклонится Бату и даже его рабам, но не поклонится изображению мертвого человека, так как христианам этого делать не подобает. И после неоднократного указания ему поклониться и его нежелания вышеупомянутый князь передал ему через сына Ярослава, что он будет убит, если не поклонится. Тот ответил, что лучше желает умереть, чем сделать то, чего не подобает. И Бату послал одного телохранителя, который бил его пяткой в живот против сердца так долго, пока тот не скончался. Тогда один из его воинов, который стоял тут же, ободрял его, говоря: “Будь тверд, так как эта мука недолго для тебя продолжится и тотчас воспоследует вечное веселие”. После этого ему отрезали голову ножом, и у вышеупомянутого воина голова была также отнята ножом [339] .

Идеальным воплощением именно такого правильного, по мнению летописца, поведения служит описание им обороны Владимира. Как справедливо отмечает В. Н. Рудаков,

Книжником нарисована картина полного отказа от какого бы то ни было сопротивления. Характерно то, что именно князья потенциальные руководители обороны первыми отказываются от сопротивления, готовые или на жертвенную смерть, или смиренное в молитве ожидание гибели, или бегство, но никак не на защиту стольного града от…поганых. Так же настроены и рядовые защитники максимум, что под силу жителям гибнущего города вознесение молитвы к Господу. <…> Подавляющее большинство персонажей по вести… предпочитает гибель от рук…поганых какому-либо противостоянию с захватчиками [340] .

По словам Г. Подскальски, с которыми трудно не согласиться, именно новый Иов, а не князь-защитник является

идеалом человека в понимании автора Лавр. [341]

Смысл повествования Лаврентьевской летописи о нашествии настолько прозрачен, что почти ни у кого из исследователей (даже тех, кто придерживается вполне традиционных взглядов на характер событий конца 30-х начала 40-х гг. XIII в.) не остается сомнений относительно того, что у его составителя не существовало

«…цельной антиордынской политической концепции» [342] ,

а потому

«…едва ли можно говорить об…активной антитатарской тенденции рассказа 1237–1240 гг.; основная его тема отчаяние…страх и трепет и покорность перед Божьими казнями и…напастями, дающими право…внити в царство небесное» [343] .

Итак, судя по ранним летописным повестям о нашествии Батыя, на русских землях, завоеванных ордынцами, преобладали настроения, которые никак не могли способствовать организации сколько-нибудь масштабного отпора захватчикам. Широкое распространение эсхатологических ожиданий, видимо, сыграло далеко не последнюю роль в снижении обороноспособности страны. Во всяком случае, представляется, что именно этот фактор (а не только пресловутые отрицательные последствия феодальной раздробленности) мог существенно помочь монгольским военачальникам в покорении северо-западных русских земель.

Однако это не последняя проблема, которую хотелось бы затронуть в данной теме.

Всякий раз разговор о нашествии, так или иначе, сводится к ряду проблем, которые очень живо воспринимаются нашими современниками. Несмотря на то, что они как будто стоят в стороне от тематики данного лекционного курса, позволю себе задержать на них внимание. Дело в том, что они являются своего рода символами того, как мы воспринимаем монгольское завоевание русских земель.

Прежде всего, это касается вопроса о той роли, которую сыграла Русь в прекращении продвижения монгольских полчищ на запад. Идеальным воплощением общепринятой точки зрения звучит знаменитое письмо А. С. Пушкина П. Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 г.:

У нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех.

Итак, татары не посмели…оставить нас в тылу… Приятно, конечно, так представлять свою роль в европейской истории. К сожалению, проанализированные тексты не дают достаточных оснований для такого заключения. Русские города оказывали монгольским войскам сопротивление не менее, но и не более героическое, чем, скажем, грузинские, или иранские, или иракские, или китайские, или азербайджанские, или тангутские, или хорезмийские… Перечень этот можно продолжать довольно долго, поскольку в результате завоевательных походов под властью монгольских каанов оказалась колоссальная территория, почти вдвое превосходящая по площади бывший Советский Союз. Почему же их монголы не побоялись оставить у себя в тылу?

К тому же наши западные границы они благополучно перешли. К весне 1242 г. Субедей, не потерпевший за всю свою жизнь ни одного поражения, дошел, как мы помним, до Адриатики. У Западной Европы были все основания для серьезного беспокойства: Италия и даже Англия готовились к отражению высадки монгольского десанта.

И вдруг враг исчез. Монгольские отряды повернули на восток и, как говорится, растворились в бескрайних степях Азии…

Что же заставило монгольских полководцев отказаться от мысли о завоевании Европы?