— А я ведь к вам по делу приехал… — Он распахнул свой чемодан.

— По делу? У нас с вами, уважаемый, как будто никаких дел нет, холодно заметил Валентин, окидывая косым подозрительным взглядом в беспорядке сваленные в чемодане кресты и чаши. — Не по адресу, уважаемый, приехал. Я такими вещами не занимаюсь. — Он отвел глаза от чемодана. — Да и не знаю я вас.

Воронков правильно истолковал эту реплику как осторожный намек на то, что разговор еще не окончен.

— Послушай, Валентин, — перешел он на «ты», — нас же Валера познакомил. Забыл, что ли?

— Валера, — со злостью повторил Валентин. — В гробу я видел твоего Валеру. Божился, что джины принесет. Взял монету — и поминай его, как звали. Фуфло.

— Значит, и мне не доверяешь? Напрасно. Приезжай ко мне, сам увидишь, что я за человек. — Олег старался говорить спокойным, рассудительным тоном, с трудом сдерживая вдруг вспыхнувшую ненависть к этому наглому мужлану, перед которым был вынужден заискивать.

На том и порешили. С тех пор Валентин стал частым гостем в особняке на тихой кишиневской улице. И вот сейчас снова пожаловал, и не один, а с подругой.

— Неплохой ты, парень, Олег, — продолжал московский гость, — сечешь, что к чему. Вон сколько книг, — обвел он рукой книжные полки, — однако в разведку я с тобой все равно не пошел бы, — снова повторил он полюбившееся ему выражение.

— Да что ты все о разведке, война, что ли? — попытался обернуть в шутку его слова Воронков. — Давай делом займемся.

Он открыл дверцы книжного шкафа, порылся в нем, аккуратно разложил, как это делают опытные продавцы, на журнальном столике свой «товар». Глаза Валентина сощурились, в них зажегся знакомый Воронкову жадный блеск. Короткопалая, покрытая рыжеватыми волосами широкая ладонь потянулась к серебряному дискосу. «Свет наш Господь наш», — с трудом вслух прочитал Валентин выгравированную на выпуклом серебряном боку надпись церковнославянской вязью.

— Красиво писали, — он ухмыльнулся. — И вещица красивая. Ничего не скажешь. Только ей цены нет.

— Что значит — «только»? — настороженно спросил Воронков.

— Очень просто, я ведь тебе уже объяснял. В комиссионке культовые вещи не берут, на Большой Полянке — тоже. Значит, нужен любитель-фанат. Или — как лом, на вес. Серебро высокой пробы. Этот чертогон грамм двести тянет. — Он повертел в своих толстых коротких пальцах старинный крест с распятым Христом.

Валентин еще раз оценивающе, прищурив глаза, оглядел разложенные на столике кубки, кресты, серебряный оклад от Евангелия, дарохранительницы…

— Это все?

— Еще кое-что имеется…

Воронков вышел в другую комнату и вернулся, бережно держа в руках фарфоровую вазу и бронзовую скульптуру. Так же осторожно поставил их на столик. Ваза излучала благородную красоту, и красота эта на мгновение погасила жадный блеск в глазах гостя; они зажглись искренним восхищением.

— Где достал? — деловито осведомился он, не отводя глаз от вазы и не решаясь еще взять ее по привычке в руки.

— У одной божьей старушенции, деньги ей срочно понадобились, на квартиру дочери, что ли…

— А это откуда? — московский гость оторвался, наконец, от фарфоровой красавицы и указывал на бронзовую скульптуру двух обнаженных женщин и мужчины, стоящих возле лошади. Попытался прочитать выгравированную на металле надпись. — Черт его разберет, не по-нашему написано.

— «Похищение сабинянок» — вот как она называется, — снисходительно пояснил Воронков. — Есть миф такой. Тоже французская работа. По случаю достал.

В комнате стало тихо, оба собеседника замолчали. Откуда-то издалека донесся отчетливый мелодичный бой часов. Городские часы пробили полночь.

Гость очнулся, сосчитал удары:

— Однако уже поздно. Пора и на боковую.

Он зевнул, обнажив в оскале крепкие, белые, один к одному зубы:

— Ладно, беру. Вместе с Сарьяном, Левитаном и этой картинкой, ну, с паровозом. Если, конечно, они не локшовые. Снесу на атрибуцию. — Заметив колебание на лице Воронкова, жестко добавил: — Или все, или ничего.

Воронков поспешно согласился. Он всегда соглашался со своим московским приятелем. А тот вытащил из кармана бумажник, отсчитал две пачки купюр: