Услышав наш разговор, ко мне подошел Мишка Борисов — он уже защитил дипломный проект и собирался куда-то уезжать:

— Ты мне подала хорошую идею, я попрошу отправить меня тоже в Тетюхе, и ты туда приедешь, вот это будет здорово, ну просто замечательно.

И уже из Тетюхе писал мне: «Тебя ничем удивить нельзя, но то, что ты увидишь здесь, прекраснее всех красот Швейцарии, ждем тебя с нетерпением». Откуда и что он знал о красотах Швейцарии, понятия не имею.

Вечером зашел Кирилл:

— Ты что, серьезно решила?

— Абсолютно, без всяких размышлений.

— А как же я? Как же я останусь без тебя, я надеялся, закончим, будем вместе работать, получим квартиру, и у нас будет семья, — это было сказано так, как будто никакого сомнения у него по этому поводу не было. Отношения наши были еще такие трогательно милые, ограничивались только нежными поцелуями.

Жил он в очень тяжелых квартирных условиях, в квартире из двух комнат пять человек и шестой парализованный брат, который с трудом передвигался по квартире. Я жила в общежитии, которое должна была покинуть после окончания института. О какой семье можно было думать?

«Господи, — подумала я, — до чего же могло бы быть просто, вот так сойтись и жить с любимым человеком, если бы была комнатка, не квартира, а просто комнатка». Но ее-то и не было, даже в перспективе. Кроме всего прочего, ему надо было еще и материально помогать матери и больному брату.

Ведь это еще были те годы, когда в такой короткий срок — после окончания 1-й Мировой войны, Гражданской войны, послевоенной разрухи и голода — надо было не только восстановить разрушенную до основания старую промышленность, но и продолжать строительство и освоение таких новых гигантов, как Днепрогэс, Уральский завод тяжелого машиностроения, Уральский медеплавильный комбинат, Кузнецкий и Магнитогорский металлургические комбинаты. В Магнитогорске первая домна в 1932 году только за пару месяцев до нашего приезда на практику дала первый чугун. И в это тяжелое время надеяться получить какое-либо жилье было просто бессмысленно.

Это были еще те тридцатые годы, когда в школах ликбеза обучалось больше 30 миллионов неграмотных или малограмотных, а перед страной уже стоял вопрос о превращении СССР из страны, ввозящей машины из-за границы, в страну, машины производящую.

На очереди стояли: Челябинский и Харьковский тракторные, Московский и Горьковский автомобильные, Саратовский комбайновый и многие другие предприятия, для строительства и освоения которых требовались гигантские усилия и колоссальные средства, а их у государства было, по существу, «кот наплакал».

Чего в это время было больше чем достаточно, так это энтузиазма. Миллионы рабочих были охвачены пафосом нового строительства, голодные, полураздетые, в тяжелых барачных условиях работали, не покладая рук, почти даром, стремясь досрочно выполнить и перевыполнить планы строительства гигантских предприятий, и в это время даже думать о каком-либо новом жилищном строительстве казалось недопустимой роскошью…

До конца занятий мы с Кириллом встречались очень редко. Иногда проходило несколько недель, и вдруг он появлялся: «Пошли в Большой, у меня есть билеты» или «Пойдем ужинать в „Шестигранник“ (ресторан в Парке культуры и отдыха)». Я соглашалась, шла и каждый раз давала себе слово, что в следующий раз никуда с ним не пойду, и в то же время не могла дождаться, когда он оторвется от своей компании и снова появится и скажет: «Сегодня я весь твой, пошли, куда хочешь». Это значило, что сегодня он отказался играть в преферанс, в бильярд или просто пойти куда-либо со своими друзьями и пришел ко мне.

Всю эту компанию, состоящую из двух-трех студентов — Кирилла Алексеева, Николая Селиверстова и Вани Егорова — связывала крепкая дружба с профессорами и преподавателями нашего института Глебом Житковым, Николаем Романовым, и даже профессором Нефтяного института имени Губкина, академиком А. Ю. Губкиным. Их связывала страсть к игре в преферанс и в бильярд, иногда ночи напролет.

Одним из ведущих среди них, почему-то, был Кирилл, и когда он вдруг стал, как они утверждали, уходить ко мне, их ансамбль начал распадаться. А я все сильнее и сильнее стала скучать о нем и с нетерпением ждать, когда он снова появится. И вдруг неожиданно даже для самой себя я твердо решила, что судьба моя решена и рано или поздно мы будем вместе. Почему именно с ним, когда перед нами стояли такие трудности, преодолеть которые, казалось, просто невозможно, не знаю.

До встречи с Кириллом мне казалось, что я тоже в кого-то влюблялась, кого-то любила, даже думала иногда, а не выйти ли мне замуж, наверное, все так выходят. Я совершенно не могла понять, почему некоторые иногда даже плакали, уверяя меня в своей любви. «И стоит, — я думала, — из-за этого плакать?» И только когда я сама влюбилась, поняла, что такое любовь и что она, кроме радости и счастья, приносит много горечи и страданий, которых иногда даже врагу не пожелаешь.

И как-то сразу все те, кто был старше меня на десять-пятнадцать лет, солидные, с положением, кто предлагал мне не только руку и сердце, но и полное материальное благополучие, и за кого я могла бы, не моргнув глазом, выйти замуж, перестали для меня существовать.

Не знаю, как это вышло, но выбор у меня был огромный. За мной ухаживали многие, начиная от Пети Бельского, самого красивого парня в нашем институте, которого все девчонки с самого первого дня, как я поступила в институт, ревновали ко мне, и который еще на первом курсе вечно торчал под окном нашего общежития на Калужской площади. Мы с ним встречались, гуляли, целовались. И Федя целовал меня, но это были нежные братские поцелуи. Заместитель директора нашего института Даниель Ильинский — Даня. Ухаживал за мной и преподаватель истмата и диамата итальянец, мы все его прозвали «люлька революции» — он всегда говорил «люлька», вместо «колыбель», со всеми привилегиями, о которых только можно было мечтать. О нем даже ходили слухи, что он «революционный бунтарь» из какой-то очень знатной, приближенной к итальянскому королю, семьи. Он настойчиво и упорно назначал мне свидания (и это было тогда, когда я моталась, как бездомная, и в один миг могла разрешить свою проблему) то у Никитских ворот, то у памятника Пушкину, то в ресторанах «Националь», «Метрополь» или в Большом театре. Я все время извинялась и ни разу не пришла. Несмотря на это, он даже оценку мне не снизил.