Бонна не была бы женщиной, если бы не придумала еще и такого.

…Все чаяния городских начальственных людей пошли втуне. Радцы рвали на себе волосы и изрыгали проклятия. Никто в мире больше не мог избавить их от нечестивого Гервасия. Никто — выше бо королевы никого не было.

Они, однако, ошибались. В то время когда Гервасий с приятелями постреливал зверя и птицу, играл с Ирой в шахматы, когда за окном льет-польет осенний дождь, а зимой нежился на шкурах с возлюбленной (а возле изголовья их прыгал в камине теплый огонь), — иная женщина готовилась в визиты к Выливахе, чтобы лишить его — наслаждений, а город — избавить от него.

И выше этой женщины не было никого на земле. Даже Бонна была ниже ее.

Она явилась в самый сладостный миг, когда вокруг замка только-только собирались расцвести рясный розовый боярышник, пышная жимолость и желанная, как жизнь, шипшина [11] . Приплелась по излучистой дорожке, тяжело передвигая с трудом гнущиеся ноги, закутавшись в черный плащ, будто ей было зябко, и осклабившись в вечной и неизменной улыбке, от которой бросало в дрожь.

А за спиной у нее была коса, блестящая, как в последний день косовицы.

— Добрый день, Выливаха, — сказала она.

Выливаха сидел под кустом боярышника и потягивал сладкую романею. Светило теплое солнце, и пчелы копошились у шпунта бочки, из которой он наливал свою чару. Увидя гостью, Гервасий вытащил шпунт, и пока наливал еще один кубок, пчелы вились над тугой красной струей.

— Пей, — сказал он, — еще совсем недавно и я думал, что день этот добрый.

Смерть взяла склянку и, прихлебывая, села на каменную скамью. Пчелы мешали ей, и поэтому она обломала веточку барбариса с бутонами и стала обмахиваться ею… Гервасий смотрел на ветку.

— Больно ты рано, — сказал он.

— Полно. Не ты, а я определяю Время. Идем. Здесь слишком пахнет живым.

— Погоди минутку.

Он налил еще кубок и, прищурив глаза, со вздохом наслаждения выпил его. А потом — отшвырнул в сторону.

— Пошли.

— Ты не хочешь ни о чем попросить? — удивилась она.

— Ты же не пустишь меня еще на один посев? — улыбнулся он. — Ты — враждебна всходам.

— Не пущу.

Выливаха вызывающе глядел в ее глазницы.

— Так пошли же.

Он что-то поискал глазами и нашел это: первый цветок шипшины. Сломал и приколол к груди.

— Видала, — сказал он, — мы с тобой, почитай, как на свадьбу идем. С цветами.

— Зачем ты ее сломал?

— Это моя земля. И она останется со мною, пока ты не отсечешь в преисподней мою голову.

Он прикрыл за собою калитку, взглянул на роскошные боярышниковые ограды и готов был идти за гостьей.

Девушка-крестьянка шла вдоль зеленых заборов.

— Погоди, — сказал он Смерти.

Подбежал к белой тоненькой фигурке и крепко поцеловал дивчину.

— О-ох, — тихо сказала она, глядя на него широкими лучистыми глазами.

— Прощай, моя красавица, — сказал он.

И пошел за Смертью. Девушка с ужасом и болью смотрела ему вслед. Гостья косилась на легкомысленного Выливаху и ухмылялась вечной улыбкой.

— Я приду за нею через сорок лет, — язвительно сказала она.

Выливаха пожал плечами.

— Ничего. Я преподал ей неплохой урок. Последний в жизни. А скольких она еще обучит. Глупости порешь, кума.

Он поправил на спине лютню и двинулся рядом со Смертью. Шел и каждый миг мог упасть и разбить нос, потому что совсем не смотрел под ноги, запрокинув голову в знойное небо, в котором неутомимо звенели бессмертные белорусские жаворонки.

Курносая молчала.

— Больше всего не люблю ходить за белорусами, — наконец сказала она. — Они такие жадные к жизни, что я начинаю думать: не ошиблась ли я со своим ремеслом. И они так любят эту землю, что я в своих пещерах нет-нет да и позавидую им.

Гервасий не ответил. Голова у него была запрокинута, как у слепого, грудь вздымалась, ноздри трепетали. А над ним было небо и горячий свет.

…Ближайшие на белорусский земле входы в ад находятся, как известно, довольно далеко от Рогачева.

Один из них на дне Ревущего озера, что при Ипути (не зря же там так ревет вода, ровно кто ее глотает на дне). Второй у Ржавца, под Юхновом. Третий у Мокруш, что под Бельском.

Все эти три входа алчны на воду. Ревущий — глотает и озерную воду, и воду Ипути. Бельский — целую речку Пониклю. Говорят, это сделано, чтобы никто из живых не попал в преисподнюю и еще чтобы питать подземные воды и котлы.