— Ну… знаете, я не подписывался на математику, — проговорил он. — В нашем колледже, знаете ли, необходимо подписаться на два главных предмета и два второстепенных.

— Ясно. И на что же вы подписались?

— Я подписался на турецкий, музыку и религию.

— Ага. — Я потер руки. — Вы, верно, стремитесь к карьере хормейстера в турецком католическом соборе?

— Нет-нет, я собираюсь стать страховым агентом, и мне казалось, эти предметы как раз кстати.

— Кстати?

— Ну да. Турецкий начинается в девять, музыка в десять, а религия в одиннадцать. Что оставляет человеку массу времени, чтобы…

— …развиваться? Мы в колледже считали, что больше всего нам помогают развиваться лекции. Хотя… турецкий, должно быть, прелюбопытнейший язык.

— Шутите? — обиделся студент. — На турецком надо было просто ответить: «я» на перекличке. Сорок ответов дают одну единицу турецкого… простите, мне пора. Нужно переодеться к обеду. Всего хорошего.

Оставшись один, я не мог не предаться размышлениям о том, как же сильно переменилось образование со времен моей молодости. Ближе к вечеру я завел разговор об образовании с тихим, скромным студентом-философом с выпускного курса. Он согласился со мной, что зубрежка и домашние задания по большей части канули в Лету.

Я бросил на него уважительный взгляд.

— Вы, похоже, работаете куда серьезнее, чем те молодые люди, с которыми мне сегодня довелось общаться. Какое же, верно, удовольствие отдохнуть пару дней. Просто побездельничать.

— Побездельничать? — раздраженно воскликнул он. — Я вовсе не бездельничаю! Я прохожу летний курс самосозерцания. Вот почему я здесь. За это мне зачтут два основных предмета.

— Ах вот как, — проговорил я по возможности мягко. — Вам зачтут…

Выпускник удалился, а я остался размышлять о чудесах нынешнего образования. И пришел к выводу, что, от греха подальше, запишу своего младшего в Таскеги-Колледж. Там пока еще учат по старинке.

Дело было в сочельник.

Брауны пригласили на ужин соседей, Джонсов.

После застолья Браун и Джонс остались в гостиной поболтать за стаканчиком вина. Остальные поднялись наверх.

— И что вы дарите своему мальчишке? — спросил Браун.

— Паровоз, — ответил Джонс. — Заводной, новейшая модель.

— Можно посмотреть?

Джонс вытащил сверток с подарком из-за буфета и распаковал.

— Невероятная штука! Видишь — по рельсам бегает! Просто удивительно, до чего же дети любят играть в паровозики!

— Да уж, — подтвердил Браун. — И как тут рельсы собираются?

— А вот я тебе сейчас покажу. Сейчас сдвинем посуду в сторонку, скатаем скатерть… Гляди! Кладешь рельсы вот так и соединяешь свободными концами…

— Вижу, вижу. Отличная игрушка! В самый раз для мальчишки. А я купил Вилли игрушечный самолет.

— Тоже неплохо. Мы своему дарили, на день рождения. А в этот раз решили, вот, поезд. Я уже предупредил Эдвина, что Санта-Клаус принесет кое-что новенькое. В Санта-Клауса он верит безоговорочно! Глянь-ка сюда на локомотив — видишь, в топке пружинка?

— А давай заведем? — загорелся Браун. — Посмотрим, как он бегает.

— Давай! Составь две-три тарелки, чтобы освободить побольше места. Обрати внимание, он гудит перед тем, как тронуться с места. Нет, говорю тебе, для ребенка — самое то!

— Конечно! Ой, смотри, пружина тянет за свисток… Господи, да он свистит — свистит совсем как настоящий!

— Ну, цепляй вагоны, и я его завожу, — командовал Джонс. — Чур я за машиниста!

Спустя полчаса Браун и Джонс все еще гоняли паровозик по обеденному столу.

Однако дамы, сидевшие наверху, в гостиной, отсутствия мужей даже не заметили. Они были слишком заняты.

— Мне ужасно нравится! — щебетала миссис Браун. — Никогда ничего прелестней не видела! Обязательно куплю Альвине такую же. Думаю, Кларисса будет просто счастлива!

— Конечно, — отвечала миссис Джонс, — кроме того, она обрадуется одежкам. Девочки так любят наряжать кукол! Погляди-ка на эти платьица, правда, хорошенькие? Уже выкроены, остается только сшить.