— Я не знал, — смутился проводник.

— Вы хотите сказать, — напирал склочный джентльмен, — что не читали постановлений муниципалитета Торонто?

— Нет, сэр.

— Вот ведь невежды! — припечатал серый склочник, разворачиваясь ко мне вместе с креслом. — Пора уже издать постановление, обязывающее их читать постановления. Немедленно начну кампанию. — Он вытащил красную записную книжечку и что-то в ней черкнул, бормоча: — Давненько кампаний не было.

И он резко захлопнул книжечку. Резкость была присуща ему во всем, я уже обратил внимание.

— Ну уж вы-то, сэр, — обратился он ко мне, — разумеется, читали наши муниципальные постановления?

— О, да, еще бы. Увлекательное чтение. Не оторваться.

— Для нашего города это весьма лестно, — вспыльчивый джентльмен склонился в полупоклоне. — Однако, я так понимаю, сэр, вы не из Торонто?

— Нет, — как можно скромнее признался я. — Из Монреаля.

— А! — Джентльмен откинулся в кресле и смерил меня пристальным взглядом. — Из Монреаля? Вы пьяны?

— Нет. Вроде бы.

— Но вы жаждете выпить? — гнул свое мой новый знакомый. — Душа просит? Чувствуете этакое томление, а?

— Нет, — ответил я. — Время ведь еще довольно раннее…

— Именно, — перебил склочник. — Но, если я правильно понимаю, в Монреале все питейные заведения открываются в семь утра, и там практически сразу яблоку негде упасть.

Я покачал головой.

— Это преувеличение. Мы, наоборот, всеми силами стараемся избежать давки и толкотни. Духовные лица, представители торговой палаты и университетские ректоры пропускаются вперед без очереди — из соображений общей галантности.

— Непостижимо! — воскликнул серый джентльмен. — Секундочку, я должен себе пометить. «Вся церковь, — вы же сказали „вся“, да? — пьяна уже в семь утра». Позор! Но вот мы и подъехали к центральному вокзалу Юнион-Стейшн. Какой размах, правда? Недаром им восхищаются во всем мире. Обратите внимание, — призвал он, когда мы, сойдя с поезда, проследовали внутрь вокзала, — первый и второй этаж соединены лестницами, необычно и очень удобно: если вы разминулись с приятелями внизу, достаточно всего лишь поискать наверху. Если их и там нет, просто-напросто спускаетесь снова вниз. Постойте, вы на улицу? Я вас провожу.

На выходе с вокзала — в полном соответствии с моими воспоминаниями — поджидали пассажиров носильщики и водители гостиничных автобусов.

Однако как они изменились!

Словно глубочайшее горе постигло их. Один, отвернувшись к фонарному столбу, уткнулся лицом в сгиб локтя.

— Отель «Принц Георг», — голосил он навзрыд через равные промежутки времени. — Отель «Принц Георг».

Другой, понурившись, сгорбился над узким поручнем, руки его висели унылыми плетьми чуть не до самой земли.

— «Король Эдуард», — стонал он. — «Король Эдуард».

Третий, поникнувший на табурете, поднял на нас полные слез глаза.

— «Уокер-хаус», — всхлипнул он. — Первоклассные номера для… — Его задушили рыдания.

— Отвезите этот саквояж, — попросил я, — в «Принц Георг».

Носильщик на миг прекратил свои стенания и обернулся ко мне в каком-то запале.

— Почему к нам? — возмутился он. — Идите к кому-нибудь другому. Вот, к нему, — он носком ботинка пошевелил скорчившегося на асфальте бедолагу, бормочущего: «„Королевский“! Отель „Королевский“».

Положение спас мой новый приятель.

— Возьмите багаж, — велел он носильщику. — Вы обязаны. Вам известно постановление. Берите, или я зову полицию. Вы меня знаете. Моя фамилия Фарисейс. Я из совета.

Носильщик приподнял шляпу и, бормоча извинения, принял багаж.

— Пойдемте, — пригласил мой попутчик, в котором я начал подозревать важную и влиятельную персону. — Я составлю вам компанию, покажу город.

Не успели мы пройти и нескольких шагов по улице, как я воочию увидел разительные перемены, вызванные введением сухого закона. Повсюду сияли улыбками лица рабочих, облегчавших себе труд песнями и прибаутками, а также, несмотря на ранний час, анекдотами и загадками.

Один из встретившихся нам тружеников в грубой белой робе увлеченно размахивал метлой, мурлыча себе под нос: «Как дорожит любым деньком малюточка пчела…», а другой, с поливальным шлангом, распевал: «Раз дождинка, два дождинка — будет радуга, от сухого от закона много радости».

— Что это с ними? — удивился я. — Почему они поют? Умом повредились?

— Поют? А что им остается? Они четыре месяца капли в рот не брали.

Мимо проехала угольная телега — вместо прежнего закопченного трубочиста на козлах восседал опрятный возница в высоком белом воротничке и белом шелковом галстуке.