В дни Октября, в раннюю эпоху Советской власти, в самые тревожные месяцы ее судорожной борьбы за существование тов. Берг, постоянно рискуя собою, в любой момент был готов пожертвовать собою за торжество рабоче-крестьянской власти. К сожалению, он преждевременно покончил земные счеты, застрелившись в одной из московских больниц, весной 1918 г. [97]

Кроме товарищей Антонова-Овсеенко и Берга на этом митинге выступали гельсингфорсские левые эсеры Устинов и Прошьян. Нельзя сказать, чтобы они не имели успеха. Этим они, в значительной мере, были обязаны содержанию своих речей, в которых не заключалось ни слова полемики с большевиками, а, напротив, была полная поддержка большевистских тезисов. После них снова выступили кронштадтцы, так сказать, со своим заключительным словом. Во всех наших речах центр тяжести лежал в анализе текущего момента, но тем не менее мы уделяли достаточное внимание и нашему кронштадтскому вопросу.

Митинг затянулся на несколько часов.

После его окончания все участники митинга по предложению тов. Берга направились на братскую могилу. Мы образовали стройное шествие и двинулись с пением революционных песен. Встречавшиеся на пути финские буржуа с удивлением рассматривали неожиданную демонстрацию и при пении похоронного марша: «Вы жертвою пали…» были вынуждены снимать свои шляпы.

Мы отслужили на могиле гражданскую панихиду.

По заранее выработанной программе после Гельсингфорса мы должны были съездить в Або. Вместе с нами в вагоне кронштадтской делегации по партийным делам выехал в Ганге гельсингфорсский работник тов. Шейнман.

Выехав из Гельсингфорса в 8 часов утра, мы в 2 часа дня были в Або. Непосредственно с вокзала мы направили свои стопы в местный Совет. Мы пришли туда как раз во время заседания исполкома, но нам пришлось очень долго ожидать приема; на заседании комитета присутствовала французская военная миссия. Наконец иностранные гости удалились, и мы могли быть приняты исполкомом. Председатель Абоского исполнительного комитета, корнет Подгурский, принял нас внешне довольно приветливо и предложил занять места за столом, вокруг которого сидело около десятка членов местного исполкома. По нашему требованию нам тотчас же было предоставлено слово.

После доклада корнет Подгурский заявил нам, что сейчас в нашем отсутствии они вынесут какое-либо решение.

Через некоторое время мы были снова приглашены на заседание, и Подгурский нам объявил, что резолюция о кронштадтских событиях будет вынесена ими впоследствии. После этого он, приняв важный деловой вид, торжественно объявил, что Абоский исполнительный комитет обсудил заявление о нашем намерении устроить митинг и пришел к решению, что в свободной стране могут устраиваться всевозможные митинги, за исключением явно провокационных. Но так как мы являемся официальными делегатами, то подозрение в провокации само собой отпадает и мы совершенно беспрепятственно можем устроить митинг.

Такое торжественно-декларативное заявление нас всех очень удивило. Мы были искренне поражены, услышав, что исполнительный комитет входил в рассмотрение вопроса, можно ли кронштадтской делегации предоставить устройство митинга. Наконец, мы были совершенно ошеломлены, выслушав чрезвычайно подробную и детски-наивную мотивировку. Как нам разъяснили, Абоский исполком очень часто ломает голову над такими пустяками не впервые изощряется в вынесении резолюции с необычайно пространной мотивировкой по весьма простому вопросу. Впоследствии нам сказали, что кто-то высказывался даже против разрешения нашего митинга.

Далее председатель сообщил нам заключение исполнительного комитета о телеграммах, которые мы передали дежурному члену с просьбой отправить их на телеграф. Вместо того чтобы прямо отослать их на телеграф, дежурный член представил их исполнительному комитету, который с готовностью взялся обсуждать их и вынес свое решение.

— Содержание ваших телеграмм, — с тем же глубокомысленным видом продолжал председатель-корнет, — содержание ваших телеграмм лежит на вашей совести. Абоский исполнительный комитет не имеет препятствий к их отправлению.

Здесь наше недоумение совершенно не знало границ. Мы тотчас же взяли слово и заявили, что вовсе не имели в виду представлять телеграммы для предварительной цензуры в исполнительный комитет, а просто передали их дежурному члену с просьбой отправить на телеграф.

— В таком случае, здесь произошло недоразумение, — с тем же невозмутимо-серьезным видом произнес председатель.

Вообще, в Або публика, видимо, не привыкла к политической жизни, о то, что мы видели и слышали на заседании исполнительного комитета, напомнило нам детей, играющих в политику. Тут же мы узнали, что из 26 членов Абоского исполнительного комитета большевиков насчитывалось только четверо или пятеро. В Абоском Совете всего состояло 149 членов; из них около 40 большевиков. Председателем Совета был прапорщик флота Невский — командир Абоского флотского полуэкипажа.

Из помещения исполкома мы непосредственно отправились в казармы флотского полуэкипажа и, обратившись и местный комитет, попросили через несколько минут созвать общее собрание морского полуэкипажа. Было семь часов вечера, мы вышли на двор и тут же, на открытом воздухе, провели общегарнизонный митинг, на который собралось довольно много матросов и солдат.

К сожалению, канонерская лодка «Бобр» находилась в море. Это был один из самых большевистских кораблей.

Наш коллектив достигал на нем 150 человек. Кроме кронштадтцев выступали два местных партийных работника: товарищи Шерстобитов и Невский. Тов. Шерстобитов — невысокого роста, коренастый и кряжистый, по внешнему виду серьезный, угрюмый, всегда озабоченный, — по существу, являлся здесь главным партийным руководителем. Его речи были насыщены деловитостью, и, кроме того, он был неплохой оратор. Тов. Невский, прапорщик из кондукторов флота [98] , по своим природным данным значительно уступал Шерстобитову.