– Я должен ответить на дар другим даром?

«О, это не будет так уж трудно тебе. Назови остров».

В своих мыслях я не однажды примерял имена, но теперь помедлил:

– Пусть будет остров…

Лазурных ручьев, золотистого песка, зелёных трав? Всё это пустые слова.

– Знаете, уж если я побывал в здешних Робинзонах и отыскал себе друга, то пусть он будет Остров Пятницы.

«Принимаем, – зашелестели голоса, как будто сильный вихрь прошёл по листве. – Принимаем и благодарим».

– А что теперь? – спросил я моего Каури.

«Это владелец пера Симурга спрашивает нас? Призови его – и летите оба в свои края с доброй вестью. Вас ждут подобные вам – а девочке нужно к тому же научиться использовать свой язычок и губки для сладостных игр».

Я улыбнулся этой двусмысленности. Снял со стены радужное перо и согрел его дыханием.

И снова туман с горы Меру сгустился и стал крылом, обнял нас обоих, меня и Аксаль, – и понёс.

– Я вижу, ты научился летать, малыш, – произнёс живой гром. – Видишь, как это просто?

– Но я не… – хотел я возразить. Но восхищённые мысли Абсаль тотчас перебили мою речь:

«Да конечно, это мы сами летим внутри него и с ним, точно в облаке. Симург – Тридцать Птиц. Мы тоже входим в число этих тридцати, Живущий».

Земной шар ожерелья нашей птицы отражается внизу картой, и на нём мы ищем нашу пристань, ищем – пока не срываемся вниз с необычайной скоростью.

Тут я проснулся. В нашей с Хельмутом комнате, на той же кровати, где всё начиналось, и совершенно голый – только что кольцо с карбункулом вернулось на палец. Сам Хельмут восседал в изголовье, снова во всём красно-золотом, – и поил меня очередной мерзкой микстурой.

– Хельм, это я что – так спал?

– С лица – уж точно, да и с тела немного. Жирок порастряс, мышцы нарастил, поздоровел, в общем.

– Так, значит, это был не сон?

– Я тебе что говорил – сны бывают всякие. Пустопорожние и тяжелогруженые, обморочные, заморочные и властные.

– Ты мне зубов не заговаривай. Девочка…

– Сынок у тебя родился. Только месяц ему, а уж как боек! Лепетать вовсю начинает. Только тебя и ждали, чтобы первое имя ему наречь.

– Я думал, еще и невесту ему привезу.

– Это ты что – про дылду зеленоглазую? Здесь она, а как же. Появилась почти сразу же, как ты… хм. Ну, мы ж не цыгане, чтобы юнца со старухой обручать. Конечно, какая она старуха, самый расцвет. И явно поумней Беттиного детища будет. Русскую и прочую речь берёт с губ, в вашу сумрачную науку входит как нож в масло, а уж красавица!

– Так, – я приподнялся, и Хельм с готовностью сунул меня в парчовый домашний халат. – Кажется, я пропустил самое забавное. Сколько я тут валяюсь?

– У нас – около двух лунных циклов. А сколько у тебя во сне прошло – это уж самому тебе видней. То ли год, то ли вообще целая жизнь… Слушай, ведь тебя ждут.

Угу. И наверняка подслушивают.

Потому что на этих словах дверь распахнулась, и на фоне серебристого восхода, как в окладе, появились лица и фигуры.

Бет с младенцем на руках. Трое Волков в парадной форме. Мария, что держала за руку Гарри. И тонкая, как деревце, тёмная, как вечер, сладостная, как дух июньских лип, моя Абсаль в свадебном наряде. Моя прекрасная дама. Не дитя и не дочь. Не жена и даже не невеста. Просто моя неотъемлемая часть. Multaque pars mei, как говаривал старина Гораций.

– Я же думал своими детьми человеческий род приумножить, – сказал я перед тем, как окончательно сдаться обстоятельствам.

– А кто, по-твоему, мы сами? – ответил Хельм. – Кто, если не самые настоящие люди?

После долгого пребывания на вольной природе обиталище Хельмута показалось нам с Абсаль тесноватым и уж очень круто навороченным. Нет, не надо думать, что мы подселились к царственному казнителю оба или вытеснили его из угретой берлоги: он сам предложил от широты сердечной. Наше Братство Волков не то что распалось, но конкретно перетасовалось. Гарри перебрался к Марии, с которой у него затеялся крепкий амбивалентный роман, не желая возбуждать мою ревность бурными изъявлениями чувств. Иоганн не отходил от своей Беттины и мальчишки, которого, нехило поразмыслив, назвали Вульфрином, то есть Волчонком. Я, кстати, не возражал: почему-то моё благополучно состоявшееся отцовство отзывалось внутри не так чтобы очень. Амадей, вытесненный со всех фронтов, кроме жилищного, настоятельно приглашал Хельмута к себе в музыкальную лабораторию, как он это назвал. Туда он стаскивал те найденные им в сокровищнице информационных лепестков предметы, которые тем или иным образом могли терзать слух, и, как я понимаю, уповал на то, что отыщет в палаче родственную душу. Так что в нашем с дочкой распоряжении оставалось аж две обжитых комнаты – это не считая огромного полупустого здания с пыльными экспонатами.