– Не более, чем все андры, только они ничего лишнего не показывают. Вера ведь материя тонкая, из себя не вытащишь, на полу не расстелишь, с другими образцами и отрезами не сличишь.

– Только это последнее и есть любимое занятие нашего богословия – сличать, – Бэсик презрительно фыркнул. Он, как я и замечала раньше, отличался особой манерой разговора, слегка пришепетывал и то и дело пускал прононс, но в целом речь его звучала тихо, внятно и въедливо. – Обожают чесаться о забор мозгами – хорошо, если не рогами и копытами, как в оное время.

– Ты имеешь в виду, что они скоты или что навострились бороться с ересями?

– Это, по-моему, одно и то же. Конечно, людей в век цивилизации не жгут, книг не уничтожают и даже не составляют индексов запрещенной литературы, по крайней мере, для широкого круга.

– Кое-кто дозрел до мысли, что от ересей получается и польза, – подхватил его хозяин. – Помогают истинной религии определить свой предмет и не дают затянуться ряской.

– Вот как, – улыбнулась я не вполне искренно. У меня возникло четкое ощущение, что песик ведет себя смелее хозяина или, может быть, полагается на неразборчивость своей дикции. – А в одной из частей Великой Рутении почитается такое предание. Бог говорит людям: «Ваши разногласия в вере – знак моей милости».

Шушанк хмыкнул:

– Типично инсанская заморочка. Откуда вы это взяли? Подобное держите при себе, когда… если приедете к нам в гости.

О многом еще говорила я с ними:

– Бэс-Эмманюэль, а тебе не достается за твое имя от ревнителей древлего благочестия?

– Дышим пока. Ох, что имя, госпожа Тати, что уж имя! Оно в хозяйском паспорте, в жизни я просто Бэсик, Бэйсик, наподобие старого машинного языка. Вы вот на мой внешний облик посмотрите. Я же чаемый эталон породы: хозяева-андры в моем лице все каурангское племя испохабили! И что радости, что красоты? Идешь по тротуару или полем – пыль и грязь в уши лезет, листья под самые лапы подгребаются и на когти нанизываются, впору в ботинках щеголять. Так они из моей беды еще комедию устроили – рекламу рисуют: я в четырех бутсах на толстенной туристской подошве. Любимый кауранг дипломатического корпуса на одиночной прогулке. А ведь меня такого для норной охоты задумали. В иное время, лет десять назад, показал бы я им всем охотника, даже в этих наножных дуболомах. Тьфу! Одно хорошо – рекламщики мне монету гонят, коплю на старость и на случай всяких непредвиденностей. А, может статься, и на свадьбу без благословения наших евгеников.

– Так ты не женат, Бэс?

– Обоим нам не до того, госпожа Тати. Дела, как блохи, заедают и положение ненадежное.

– Идеал нашей цивилизации – содрать с лица земли (дословно – с черепа земли) кожу вместе с волосом и нацепить на нее красивый парик, – острил Шушанк. – Такие хорошенькие, прилизанные фермы, регулярные парки, фруктовые сады со стандартными яблоками и грушами – и ни одного червяка! Прямо с ветки чтобы снимать стандартными чашками на палке и паковать в стандартные ящики и мешки.

– Шиле-Браззу не напрасно зовут Кристальным, то есть Кристаллическим Городом, – вторил ему бассет. – Увидите сами. Будто нитку бросили в насыщенный солевой раствор. Такой опыт, кстати, можно проделать почти с каждым нашим мелким озером, что парится под открытым небом.

– Вместо Леса – Сад, вместо гомеостаза – ноосфера, – подытожила я. – Вы в оба голоса отговариваете Серену от замужества с Андрией. Игра в одни ворота. Видно, есть к тому причина?

– Об Инсании пусть ее Владетель говорит нелицеприятно, а нам не к лицу, – смеялся Шушанк. – Дипломаты мы.

Спрашивала я их об оружии, основанном на принципе взрыва. Кое-что я слыхала от Арккхи. Почему тоннели бить и рудники вскрывать андрского разумения хватает, и обрушить крепостную стену – нет?

– Не знаю, право, – пожал плечами Шушанк. – Когда мы лет триста назад попытались применить фейерверки против крепостей, получалось непредсказуемое, и от нелогичных разрушений не спасали никакие математические расчеты. Пробовали рассчитать траектории, дабы стрелять чугунными шарами из однорогов…

– Пушек, – догадалась я.

– Снаряды из жерл, как, кстати, прежде из гигантских пращ, улетали в небо и делали в нем круги, как дрессированный голубь. Родилась целая наука – теоретическая баллистика, которая почему-то кончилась разработкой проблем спутниковой теле– и радиосвязи, – продолжал тему его андр.

– Пробовали применить тактику типа «чума вместо стенобитных орудий», но с микробами не нашли согласия. Паразиты плевали на нас и возвращались к своим природным хозяевам, – вторил ему его песик.

Словом, тактика постоянных войн с инсанами и своими гражданами (только ли с ними?) постоянно приводила моих знакомых аниму к идее приспособить мирные вещи к боевым условиям, но импульсы эти глохли. Будто кто заколдовал войну: можно было применить научное открытие один раз от силы, а потом это кончалось неудачей или прямым позором. А вот холодное оружие их любило, и инсаны его любили и оттого дозволяли андрам. Оттого в культуре андров – насчет нэсин не знаю – господствовал стиль кольчуги. Легкая одежда возникает тогда, когда бесполезным становится защищаться и под курткой или плащом не приходится прятать ничего железного. Панцирь, кираса, стальное плетение порождают мир пышных, нежных и ярких бархатов и шелков, их обволакивающих и оттеняющих. Одежда своеобразно отражается в своей внешней скорлупе – в жилище, интерьер жилища порождает архитектуру дома, дом диктует принципы градостроения. Как ни удивительно, привычная мне европейская культура развилась на базе непрерывных войн, а в Андрии, где инсаны периодически «прибивали к земле» своего вассала и каким-то образом тормозили его военно-технический прогресс, возникла смесь внешнего, картинного средневековья с машинной цивилизацией более или менее привычных для меня – ибо рациональных – очертаний.