Вот, получается, как. Не дворяне, а скорее высоколобая служилая интеллигенция. И тот же Шушанк – нет, Бродяга Даниэль говорил что-то о вершине дерева, притягивающего молнию…

А что такое здешний простой народ?

Каковы здешние Немтыри, я в достаточной мере поняла уже и мимолетом. Народ иного закала, чем в своих болотах, да и у нас на торгу: более художественно-беспорядочный, куда менее похож на шамана и более – на гадалку в пестрой юбке. Жил он, на мой глаз, потесней и самого отпетого простонародья, набиваясь в свои двухэтажные и одноэтажные кварталы до тесноты – лишь бы вверх не расти, – с грохотом отбивая свое железо, играя свои тягучие песни. Людям коваши не были к лицу и к фигуре андрские наряды, и тут царил вид и дух негритянского бала в Новом Орлеане. Мы с Шушанком были для них явные чужаки. Одно хорошо: нас не встречали таким показным презрением, как в предыдущих районах. Сказывалась прирожденная солидность здешнего народа.

Колесанка свернула со знакомого мне шоссе, проскочила какими-то дворами и задворками и нырнула в пологую котловину – будто заросший кратер вулкана, подумала я, хотя, строго говоря, было совсем на то непохоже. Вся она была покрыта широкими плитами неправильной формы, очевидно, отколотыми от глыб природного песчаника при помощи клиньев.

Тут машина встала. И вновь перед нами открылся Храм. Собор. Джам. Купол.

Он, кажется, гудел на ветру от напряжения, был раскален на солнце до малинового звона. Сегодня он показался мне более крутым и похожим на окаменевший монгольфьер. Теперь я могла разглядеть у основания его паруса ленту каменной резьбы, несколько более светлую, чем все здание, – старая слоновая кость на матовом и коричнево блестящем дереве, но и то, и другое – неведомый мне камень. Глаз мимолетно ловил козьи и бараньи рога, лозы, листья и усики сказочных растений; узор струился и бежал мимо нашего взгляда. Нет, купол опирается не на косную массу, внезапно поняла я, а на тройной ряд подобных сталактитам колонн – отсюда и те арки, что я заметила в первый свой визит. Они производят впечатление слишком для него хрупких, но это нарочно – поэтому он и летуч. И основание купола и колоннад – отнюдь не мертвый граненый монолит, в скорее мантия, взвихренная в попытке полета: только теперь я увидела в самом низу ранее скрытые пристройками контрфорсы необычного склада, асимметричные, плавно изогнутые в одну сторону.

Мы с «моим аристо» вышли и двинулись к Собору пологой лестницей, проходящей сквозь основание. И снова он преподнес нам потрясение: отнюдь не цоколь с контрфорсами был ему опорой. Масса здания распалась на два гигантских кольца: внешнее, шестигранное, было особым строением, открывающимся вовнутрь циклопическими пилонами архаического вида и строя. Снова дикость встретилась лицом к лицу с изяществом, и уже это было изящество завершенное. Пространство горы будто раздалось, колонны удлинились, широко разветвились книзу тремя рядами; Храм опирался не на тело земли, но на ее душу. Среди колонн выделился крутой входной портал, несколько возвышающийся над перекрытием нижнего ряда. Их было четыре таких, говорил мне Бэс, открытых на четыре стороны света, и над каждым входом было глубоко врезано в камень изображение одной из четырех земных природ. Мы обошли вокруг. Буйвол обозначал тяжкую крепость земли. Альфарис с развевающейся гривой – текучесть и изменчивость растительного мира. Орлан, распростерший свои крылья, – летучий жар крови Высоких Живущих. И над теми вратами, в которые мы, наконец, вошли, – стройный аниму с поднятыми кверху руками, в плаще или накидке из перьев знаменовал управляющую силу духа.

– Ангел, – подумала я вслух.

– Совершенное творение, – мягко поправил Шушанк. – Как четыре идеи соединяются здесь дважды: существами – в образе Сфинкса и царствами – в облике Храма, так и Собор сплетает в себе обе четверицы: андрскую и инсанскую, назорейскую и махмадийа. Собор – это в одно и то же время и сокровенный храм, харам, и загадка, сфинкс. Вы не боитесь войти в Дом Собраний?

– А вы, Шушанк?

– Боюсь. Каждый раз.

Мы снова оказались перед теми же воротами, с каких начали обход: то были Врата Быка. Прошли под сводами галерей внутрь Купола. Колонны были лазурные, тонкие, только вязь непонятных письмен, что покрыла их сверху донизу, удерживала их от того, чтобы обрушиться. На арочных перекрытиях звери росли на стеблях вместо цветов и укрывались в полураспущенном бутоне, язык, свешивающийся из львиной пасти, оканчивался огненной лилией. Змеи превращались в лианы, опавшие листья взлетали кверху, как мотыльки, корни внутри земли становились прядью золотой руды. Меня не оставляло чувство, что вот это все было когда-то придумано мною, только там была пещера, а здесь – гора. Вогнутое сменилось выпуклым. Внутренний зал мечты обернулся внешним собором яви.

– И должны были быть статуи… – бормотала я, – хотя нет, статуи ожили, или нет, их и не должно было быть, ведь это храм обеих религий, а нэсин не любят изображать человека. И снова нет, дело не в том, снаружи ведь есть рельефы. Дело в скале…

Пол, выложенный кругами плитки, прорывался посередине обломком гранита с плоской вершиной и ведущими к ней изломами, угловатыми и слоистыми. Я дошла до него – никто не думал меня останавливать – и опрокинула голову. С моего места Купол казался совсем невесомым, внутри него переливались и играли световые блики, плетя паутину нервюр, самый большой висел посредине кроткой шаровой молнией. Незнаемые и невидимые птицы перелетали из арки в арку вместе со сквозным ветром, тепло скалы вздымало парус, надувало оболочку аэростата, хотело сорвать палатку с кольев. Улетая ввысь, корабль держал курс на эту внутреннюю скалу, рискуя о нее же и разбиться. Только именно последнее и значило – как ни парадоксально – уцелеть.

Все эти возвышенные мысли вихрем проносились в моей премудрой голове, и я была так зачарована ими, что не сразу увидела вблизи одной из колонн ссутулившуюся фигуру в одной набедренной повязке.

– Татхи-Йони, узнали вы меня? – спросил он, поднявшись.

– Да. Вы хозяин колец – змеиного и моего свадебного. Это к вам моя дочь ходила с моим сыном Артхангом.

Так. Значит, Коваши-вождь не просто добрался до Шиле, как говорил Серене, но и поселился там надолго. Вот бы спросить его о тайном значении Силы, которую он подарил моей дочери, – да смысла в этом нет, сам, пожалуй, в точности не знает.

– Вы, верно, поняли, что у меня к вам дело, – продолжал он. – Вы прозорливы, потому что близки к сердцу моего сердца. (Любопытно спросить, кто его возлюбленная. Но тоже нет смысла.) Мне было послано во сне слово, что именно здесь, у Скалы, я должен передать змеиное кольцо, и передать вам. Не напрасно оно так пришлось вам по душе с самого начала. Верите вы в сны Силы?

– Пожалуй. Я ведь сама с ними играю, Коваши.

– Вот и берите. Серена должна была объяснить вам, что таким кольцам суждено менять хозяев. Обыкновенно мы ждем случая, а не сна, иначе говоря, я не должен был звать ни вас, ни кого еще. Только нынче дело особое.

Тут он смолк и надел мне Змею на левую руку, стиснув кольца вокруг безымянного пальца. Руки его были горячи и шершавы.

– Вы помните, у кого ваше прежний перстень?

– Разумеется. Кунг Мартин забрал его у Серены силой.

– Неважно. Не будь на то воли Великого, взять его он бы не сумел. Хотя то, что насильно, ему отольется.

Он провел по моей руке, точно благословляя кольцо – и меня.

– Держите при себе, пока оно не встретится с другим кольцом или случай не заберет его от вас: не знаю, как это будет. Но не отдавайте так просто, как Серена кунгу и я вам. Второго такого кольца нет – это Вселенная, рождающая из себя новую Вселенную.