Как-то вечером, обсуждая с Ростопчиным очередные новости из Франции, Шаховская услышала:

– Да, у этой легкомысленной нации теперь новый хозяин. Кажется, весьма строгий. Подумать только! – Чуть помолчав, граф добавил: – Стоило ли отправлять на тот свет два миллиона людей только для того, чтобы короновать какого-то капитана-артиллериста.

В этот момент словно пелена упала с глаз Шаховской. Капитан. Капитан-артиллерист! Да-да! Конечно же – вот он сидит за угловым столиком, куда не достает свет, льющийся сквозь окна кафе «Корацца». Щупловатая фигура с узкими плечами, худое, словно терзаемое нездоровьем лицо, взгляд исподлобья.

Так вот кто это был!

Весной, как раз в пасхальные дни, занемогла Никитична. Слегла без видимых причин и уже больше не встала. Варвара Александровна велела перенести няньку из людской повыше – в теплую комнату, куда не доносились посторонние звуки. Хозяйка сама кормила ее, сидела часами рядом. Никитична помутневшими глазами смотрела на нее, о чем-то думала и под конец разборчиво сказала: «Сироту нашу береги. Смотри, а то с того света явлюсь».

...Барыня распорядилась копать могилу вблизи семейных надгробий Строгановых. Из вещей Никитичны ей передали маленький холщовый мешочек с позолоченной чайной ложкой внутри и с семнадцатью рублями серебром. На клочке бумаги было коряво написано: «Вареньке».

Как всегда, прежде чем отойти ко сну, княгиня поднялась в комнату внучки. Отворила дверь и с удовольствием полной грудью вдохнула свежий, мягкий воздух. Верно она сделала, распорядившись, чтобы полы в спальне Вареньки были выстланы из некрашеных липовых досок. Это так для здоровья, особенно для груди полезно!

Девушка-горничная, задремавшая было в кресле рядом, тотчас вскочила.

– Все слава Богу, ваше сиятельство. Только с барышней сладу нет – читает, аки заговоренная. Я ей: охота вам глазки-то ваши красивые портить? Ну, куда там! – горячо шептала она. – Ночь-полночь, а мы все читаем. Иди к себе, говорит. А как уйти? Заснет, поди, свечу не загасимши, вот и пожар!

Хозяйка махнула рукой: мол, будет тебе. Взяла со столика раскрытую книгу. Сквозь кисейную занавеску падал лунный свет, высвечивая на голубоватой бумаге строки:

«Не требуйте, чтобы я описал вам то, что чувствовал, или пересказал вам последние ее слова. Я потерял ее, она и в самую минуту смерти не уставала говорить мне о своей любви. Это все, что я в силах сообщить вам об этом роковом и горестном событии...

Восхитительно красивая работа художника Антуана Гро позволяет взглянуть на будущего, хотя и сильно идеализированного Наполеона в момент, когда его счастливая звезда, подгоняемая революционным вихрем, устремилась прямо в зенит. Вы думаете, он всерьез воспринимал крики толпы: «Свобода, равенство, братство»? Нет и нет! Время социальных потрясений и трескучих лозунгов – это всегда беспроигрышный вариант для личного возвышения честолюбцев.

Намерением моим было умереть там же, но в начале второго дня я рассудил, что после моей смерти тело ее станет добычей диких зверей. Я решил похоронить ее и ждать смерти на ее могильном холме».

Княгиня взглянула на обложку: аббат Прево, «Манон Леско».

Лежа в постели, она долго ворочалась, не шли из головы прочитанные в Барином томике слова: «Намерением моим было умереть там же...» Умереть! Дети, дети – глупые дети! Откуда вам знать, что такое небытие, безвозвратность? Горе, лишь приглушенное, заставляло Шаховскую без всякого восторга относиться к романам, которыми зачитываются молоденькие дурочки. Вольно сочинителям смущать женскую душу! Они получают деньги и славу, а легковерные читательницы сверяют свою живую жизнь с вымыслами. И приходят, наконец, к заключению, что им беспощадно и непоправимо не повезло: страстей, подобных тем, о которых пишут в книгах, у них не случилось. Никто не сказал им: «Любовь или смерть!» Никто не клялся в верности до гробовой доски, не сошел с ума и не постригся в монахи от их холодности – это ли не повод для всякой впечатлительной души думать о том, что судьба-мерзавка обманула, надсмеялась?

И вот уже мир нехорош, сер и угрюм, все его сокровища неинтересны и не нужны, если не свершилось главного – той самой страсти, испытать или внушить которую женщина и рождается.

Вспоминая себя молодую, Варвара Александровна понимала, что ее отношения с супругом всегда были прохладными, но она никогда от этого особенно не страдала.

Не случилось у нее романтической страсти и прочих иде-альностей – это тоже легко простилось ею судьбе. Она ей послала дочь, жизнь среди интересных людей в прекрасном Париже, много впечатлений, здоровье, наконец.

Нет, княгине никогда в голову не пришло бы роптать на свою долю, если бы не единственный, но невероятный по своей жестокости удар.

Бедное ее дитя! Почему она, мать, женщина умудренная и проницательная, не додумалась предупредить ее, что всякая радость не навсегда, что удовольствия скоро-преходящи и быстро обращаются в привычку, что человеческое счастье зыбко. Как много твердости нужно, чтобы пережить боль, разочарование, даже безысходность, чтобы понять: они – не вечны! Все уступает лишь терпению и силе характера. Для дочки она ничего не жалела, все чудеса дальних краев ей показала, все прелести искусства – а вот этим-то важным вещам не научила. Лишь смерть обрывает все! Лишь она не знает никаких надежд.