Даже когда пришло признание из Москвы и Питера, ничего не изменилось в моей оценке его творчества. Мне трудно было понять то, что он мне читал, то, что я слышала… Я на кухне, а он - в комнате, за стеной. Что-то играл, пел. Все это было слышно. Но я, честно говоря, не воспринимала это как что-то серьезное. Это его не обижало. Я его не ругала, слушала внимательно, то есть он понимал, что я неравнодушна к этому. Но «Ах, какой ты хороший!» - этого не было.

Наверное, я все же хотела для него иной судьбы, иного пути. Конечно, мне было больно… Когда он из социума, если можно так выразиться, выпал, мне было больно. Я его не отговаривала… Но мне почему-то казалось, что он все-таки вернется обратно. Но этого так и не случилось.

А вот журналистику я одобряла. Журналистика - это как раз его. Я думала, он выбрал правильное занятие, у него языки шли хорошо, со словом умел работать. Он выбрал журналистику, я считала, что это право его выбора. Сначала он поехал поступать в Питер, в университет. Не поступил. Там перед экзаменами два тура творческого конкурса, и на второй нужны были публикации, а у него их не было. То есть он автоматически выпал. Ему сказали, что даже если на одни пятерки сдаешь, без творческого конкурса ты не проходишь. И он вернулся в Череповец. Художником поработал. Оформлением занимался… А потом поехал в Свердловск. Я думаю, причина очень простая: если б он не поступил, его бы взяли в армию, чего ему очень не хотелось. В Свердловске он сразу поступил, он сдал все экзамены на пятерки. Только немецкий па четверку. Он набрал намного больше, чем проходной балл. Был еще второй момент. В Свердловске жила мамина приятельиица, по крайней мере, Саше было, где остановиться. Он жил у нее, когда экзамены сдавал. Но дальше, конечно, жить у нее уже было неудобно. Ему дали в общежитии комнатку под лестницей. Он там тоже оформительством занимался. Ну, а потом вот этот дом, на Сакко и Ванцетти…

Мы, конечно, держали с ним связь. Звонили, переписывались. Я приезжала и в Свердловск, и потом в Питер, мы виделись. Но это не близость… В какой-то степени у меня было ощущение, что я его потеряла, когда он оторвался от нас, уехал из Череповца. Я не пыталась его переубеждать, нет, мы с ним разговаривали, конечно, но у меня было ощущение, что он меня не слышит. Я не сердилась на него, нет. Ну а как сердиться? Нет, конечно. У нас с ним были нормальные отношения.

Но на концертах его я никогда не была… Нет! Он меня два раза пытался пригласить па квартирники, но я-то приезжала в командировки, я работала в институте… У него -концерт, а у меня - поезд. Поэтому я ни разу и не была.

А вот теперь мемориальная доска висит на доме. Я должна испытывать чувство гордости? Какая гордость? Доска -доской… Я просто хочу, чтобы меня не трогали, чтобы оставили в покое. Но не то что беспокоят, спрашивают, задают вопросы… А мне с совершенно посторонними людьми как-то и не хочется говорить. Не хочется боли. Да и жизнь продолжается, другая. И то, и то. Приходят, конечно, ребята 17 февраля и 27 мая, но это ребята - близкие друзья Саши, стабильная, сложившаяся компания! А сама я никуда не хожу. Мне достаточно общения… С его друзьями я могу на любые темы доверительно говорить, я имею в виду, о нем. Я ведь все равно всегда думаю о нем. Это ведь невозможно, не думать… Вот если бы я могла что-то изменить, что-то сделать?.. Но невозможно изменить. Что есть, то есть…

В детстве очень быстро и достаточно явно проявляется то, что называется предназначением. Ребенок говорит то, что чувствует - до тех пор, пока находит понимание. Ребенок, не имея опыта, знания и образования, пытается делать именно то, зачем сюда пришел. Чаще всего он делает это неумело, лишь пытаясь найти путь, по которому необходимо идти в жизни. Сначала он делает это, не прибегая к помощи взрослых. Поэтому взрослые не понимают некоторых его поступков. Не все, конечно. Что всех-то под одну гребенку? Некоторые взрослые понимают и поощряют ребенка, и в таком случае он вырастает тем, кем должен вырасти. Тогда ребенок понимает любовь не на словах, а на деле - любовь безусловную, не ограниченную всевозможными рамками.

В детстве Башлачева называли летописцем, потому как он записывал происходящие события, фиксировал, отображал. Это говорит о том, что он пришел сюда для того, чтобы оставить литературный след, память в словах, в описаннных событиях. В его случае - в событиях, связанных с душевными, внутренними переживаниями, когда душа откликается на то, что происходит во внешнем мире.

Когда мне было три года, я написал свое первое стихотворение, о летчике. Я с тех пор продолжал писать, но…

Есть вещи, которые можно не писать, а есть вещи, которые нельзя не писать.

Александр Башлачев

РОЗА МИХАЙЛОВНА МОЛОТКОВА

Я МОГУ ПИСАТЬ СТИХИ!

Саша Башлачев учился в моем классе. А большой был класс, больше сорока человек… Но сразу было заметно, кто он такой. Он был очень подвижный, симпатичный такой, кудрявенький мальчишка. Среди друзей его были Максим Пермяков и Андрей Шульц - такая троица, вожаки в классе. Ребятишки к ним тянулись. Саша был у них коноводом.

В то время было модно выпускать альманахи, и я спросила: «Кто согласен выпускать альманах?» - «А какой?» -спрашивают.
– «Сатирический. Художественный, поэтический - у кого какой талант имеется» - «А что в альманахе будет?» - «А все!» - отвечаю. Башлачев сразу: «Я могу писать стихи!» И за ним сразу: «И я! И я! Вместе будем стихи писать! Максим будет рисовать». Сразу организована целая редакция. И пошло, и поехало! У нас такие красивые альманахи были! Нигде в дальнейшем я не видела ничего подобного. Когда наш альманах вывешивали, вся школа сбегалась смотреть. Ребята писали про своих товарищей, про друзей, интересные события описывали, соревнования, конкурсы. С таким командиром, как Саша, они загорелись быстро. Он хорошо знал силы, способности и возможности своих ребят, он расставлял все по местам, подстраховывал, руководил. И всегда мы в соревнованиях побеждали, из класса в класс. Отношения в классе были просто замечательные - ни раздоров, ни распрей, атмосфера доброжелательная, дружеская. И в этом немалая заслуга вожака - Саши Башлачева.

В конце 6-го класса он начал писать какую-то книгу, прозу. Стихи уже, видимо, ему поднадоели, он к этому времени так намастырился, что по любому поводу начинал говорить стихами. Я как-то принесла книгу о технике стихосложения. Читали всем классом, впитывали, обсуждали. Коллективное было творчество! Многие тогда сочиняли стихи, некоторые девочки писали даже лучше Саши.

И вот он на прозу переключился… За стремление описывать происходящее его как-то назвали летописцем. Жалко, что ее так и не нашли, летопись ученика 9-й школы Александра Башлачева. Говорят, что он ее сам уничтожил - стыдился своего раннего творчества.