«Хорошо бы развернуть пушку да лупануть по ним самим, — мелькнуло в голове. — Да черт знает, как это делается». Присел на корточки, ковырнул землю на гусенице, сплюнул:

— Шут с ним. Пусть работает. Что он тебе…

— Однако мал-мала закусить нада, — блеснул Артык сахарно-белыми зубами. Достал из вещмешка консервы, хлеб, из кармана — кривой нож. — Твоя молодая. Расти нада.

Белесый от зноя воздух задрожал отчетливо, стал нарастать вибрирующий гул. Смуглые до синевы скулы Артыка побелели, застыла рука с куском мяса на ноже.

— Танка снова идет.

По высоте взметнулись разрывы, и над степью потянулось косое полотнище пыли. Из-за Дона тоже ударили пушки. Цепи карабинеров закачались, но продолжали идти вперед. В консервную банку, шипя, шлепнулся осколок. Андрей машинально выбросил его, выловил кусок мяса и полез в окоп.

Итальянцы забирали вправо. Лейтенант это хорошо видел с высоты. «Наверное, танк отбить хотят, да и вообще отрезать его от переправы. Идиоты, — обругал он сержанта Ибрагимова и сапера. — Давно бы сожгли этот танк». С тоской поглядел в сторону лиловых в голубоватой дымке садов Осетровки, откуда уже должны были подойти остальные батальоны полка. Но над цветущими подсолнухами и наполовину убранными хлебами зыбко качался желтый зной да мутные тени дыма и пыли с высотки плыли над ними. И — ни души.

— Евстифеев! Вызывай снова артиллерию! Квадраты те же! — крикнул лейтенант в окоп радисту. Подозвал командира взвода бронебойщиков. — Подпускай танки ближе, чтобы наверняка. Это не немцы.

Тусклый горячий воздух колыхнулся, дрогнул. Карабинеры смешались. Один из танков остановился, высунулся офицер, стал кричать что-то, размахивая пистолетом, и карабинеры побежали к высоте. Отсюда, издали, сверху, они казались черными, обугленными на солнце. В грохоте разрывов безмолвно и тихо падала срезанная пулями полынь. Лейтенант оглядел напряженные затылки солдат, сведенные ожиданием плечи.

Наступило то единственное и неизбежное мгновение, которое решает все. Крикни трус: «Пропали!», и струна лопнет, начнется гибельная паника.

Карабинеры, разбивая своим колыханием блескучий застойный зной, надвигались, будто призраки. Офицер посредине с черным безглазым лицом вертел головой по сторонам, что-то кричал. На каске его подрагивало перо.

— Твоя, моя молчи, — блеснул зрачками сержант. — Пускай она думает: наша нет.

Карабинеры, чувствуя, наверное, приближение роковой невидимой грани, все стремительнее рвались к этой черте. Но Артык не дал им взять разбега — выпустил весь диск одной очередью. Карабинеры качнулись назад, но все же побежали на высоту и к танку.

Андрей бил и бил из автомата, пока не замолчал пулемет Артыка. Оглянулся — синие глаза Артыка смотрели на нот убедительно просто. «Неужели и меня сейчас вот так», — метнулось в голове.

Когда раскаленная земля вместе с усталыми и опустошенными людьми стала погружаться в прохладные сумерки, батальон покинул высоту и двинулся вперед. От переправы спешно подходили подкрепления. У танка комбат увидел троих. Касаясь головой сурчиного бугорка промоины, с устало опущенными плечами лежал пожилой усатый сапер. По открытым глазам его, густо затрушенным пылью, у черной дыры рта и ноздрей ползали краснобрюхие крупные муравьи. В окопе — сержант-узбек. Мальчишка-сапер прислонился спиной к гусенице продолжавшего работать танка и беззвучно плакал. Смолисто-черное лицо его было страшно в своей неподвижности.

Пехотный комбат тряхнул сапера за плечо, спросил фамилию: наградной лист писать, мол, будут. Сапер непонимающе вскинул глаза, во рту черным поленом дернулся распухший язык, и из горла вылетел сиплый хрип. Лейтенант ребром ладони сбил слезу с ресниц: парень оглох и запалился за день без воды. Тронул сапера за колено:

— Ты же герой. Гляди, сколько положил и трофей какой. А-а… На… нацарапай фамилию и иди к Дону, к Бабьей косе. Там ваши переправу ладят. Мертвых мы похороним. Ну?

Сапер встал, поднял на плечо разбитый пулемет, удивленно опустил его. Но потом снова взял и, так ничего и не сказав, пошел к тонувшему в сумраке трехгорбому кургану.

Лейтенант покачал ему вслед головой. В степи возник и разлился тыркающий звук. Степь жила своей независимой жизнью: ночь встречали полевые сверчки и кузнечики.

В грохоте и пыли, надежно прикрытые с воздуха, к Сталинграду подходили 4-я танковая и 6-я полевая немецкие армии. Раскаленный шар солнца, кажется, совсем не покидал неба. На десятки километров ни деревца, ни кустика. Над колоннами людей и техники висела неоседающая бурая пыль. Она толстым слоем покрыла одежду, машины, оружие, мешала дышать, резала глаза, першила в горле. Не было воды, мучила жажда.

19 августа 1942 года Паулюс подписал приказ о наступлении на Сталинград. 16-я танковая, 3-я и 60-я мотодивизии форсировали Дон у Песковатки. И 23 августа, в 3 часа 05 минут, 14-й танковый корпус немцев из района Вертячий — Песковатка устремился к Волге. Битва за Сталинград началась.

На облысевшем выгоне небольшого хуторка топырил обломанные крылья ветряк. Кто знает, сколько простоял этот ветряк и сколько путей скрестилось около него. В ночь с 22 на 23 августа мимо этого ветряка прошел на свои позиции поредевший батальон Виктора Казанцева. Шли усталые, потные. В пересохшем ручье за ветряком стояли полковые минометы, чуть дальше — несколько танков. Похожие на жуков, чумазые танкисты ползали по машинам, звенели железом.