В.: Что отличает нас от животных? Мы считаем, что мы отличаемся, верно? У.Г.: За это отвечает мышление, а мышление рождается из «я»-сознания. Используя выражение «я»-сознание, я не имею в виду всю эту чепуху, что мы находим в религиозном мышлении. То, что я имею в виду, очень просто: я имею в виду чувство, что ты отличен от этого магнитофона, отличен от той голубой двери. Вот что я называю отделенностью. У животных совершенно нет такого чувства. Нас заставили верить, что мы можем что-то сделать, вызвать изменения в себе и в окружающем мире. Потребность в переменах возникает из этого «я»-сознания, отделения от общности всей природы вокруг нас.

В.: Без этого отделения… У.Г.: Не говори «Без отделения»!

В.: Минутку, без отделения себя от окружающих вещей я чувствую, что неспособен действовать. У.Г.: Да, поэтому я и говорю, что любое действие, порождаемое твоим мышлением, или, лучше сказать, мыслью, разрушительно. Оно разрушает существующую гармонию. То, как этот живой организм функционирует, великолепно. Человеческий организм – совершенный образчик творения природы. Природа заинтересована лишь в совершенствовании вида. Но мы наложили на это идею совершенного человека, и эта идея является проблемой. Эта идея порождена допущением, что есть совершенный человек, как все эти Будды, Иисусы и прочие. Вы пытаетесь вылепить свою жизнь по образцу этих великих учителей. Вы хотите, чтобы ваше поведение было таким же, как у них. Но это просто невозможно. «Совершенного существа» вообще нет. Совершенное существо – это конечный продукт человеческой культуры, то есть существо, которое, как мы думаем, совершенно. И вы хотите, чтобы каждый был совершенен именно таким образом. Итак, возвращаясь к сути того, что я говорю, природа заинтересована только в создании совершенного вида. Она не использует шаблон. Каждый человек – это нечто исключительное и уникальное. Если существо не вписывается в систему бытия, природа отсеивает его и начинает все сначала.

В.: Но если посмотреть на семейство животных, в них тоже есть желание изменить окружающую среду в определенных рамках. Они хотят больше еды. У.Г.: Они не едят ради удовольствия. Они едят ради выживания. Вообще-то, все, что вы проецируете на животных, порождено вашими собственными измышлениями и умонастроениями. Оно порождено вашим субъективным подходом к проблеме, который тоже порожден вашей системой ценностей. Мы хотим понять животных или законы природы с мыслью о том, «что я извлеку из этого?». Мы хотим знать законы природы, только чтобы использовать их для увековечивания чего-то здесь [в человеке]. Так что мысль по своему происхождению, содержанию, выражению и также своему действию – если использовать очень резкое политическое слово – фашист по своей сути. [Смеется] У вас нет никакого способа выбраться из нее. Это [мысль] механизм, который способен поддерживать сам себя до бесконечности.

В.: Насколько я могу понять из того, что Вы говорите, мы действуем согласно системе ценностей, будь она плоха или хороша. Но Вы где-то перескочили через нее? У.Г.: Нет, не перескочил. Понимаешь, плохое и хорошее, правильное и неправильное – это не две стороны монеты, а одна и та же монета. Это как два конца спектра. Одно не может существовать независимо от другого. Когда ты покончил с этой двойственностью (я с большой осторожностью, хотя и нехотя, использую это слово), когда ты больше не вовлечен в дихотомию правильного и неправильного или хорошего и плохого, ты никогда не сможешь сделать что-то неправильное. Пока ты вовлечен в нее, есть опасность, что ты всегда будешь поступать плохо; а если и не будешь поступать плохо, то только оттого, что ты запуганный трусишка. Именно трусость породила все религиозное мышление.

В.: Вы говорили в связи с чем-то, что в гневе нет ничего плохого и что он не может причинить никакого вреда. У.Г.: Гнев – это вспышка энергии. Это как прилив и отлив в море. Проблема в том, что делать с гневом? Вопрос «Что делать с гневом?» – это нечто, привнесенное культурой, потому что общество считает рассерженного человека угрозой своему статус-кво, своей целостности.

В.: Да? У.Г.: Да, конечно.

В.: Ну, тогда Вы не угроза. У.Г.: Я не угроза. Я не угроза, потому что, видишь ли, я не могу представить возможности чего-то иного, чем это. Я не заинтересован в том, чтобы что-либо менять. Это вы все время говорите о том, как вызвать перемены. В то же время все вокруг вас и внутри вас находится в постоянном потоке. Оно постоянно меняется. Все вокруг вас меняется; но вы не хотите изменений. Понимаешь, в этом-то и проблема. Ваше нежелание меняться – это проблема, а вы называете это традицией.

В.: Это может случиться, только если то, что случилось с Вами, случится с нами… У.Г.: Со мной ничего не случилось.

В.: Вы функционируете телесно.

У.Г.: Ты и я функционируем абсолютно одинаково; и я не являюсь чем-то, чем не являешься ты. Ты думаешь, что я отличаюсь от тебя. Тебе придется поверить мне на слово: мне никогда не приходит в голову мысль, что я отличаюсь от тебя. Я точно знаю, что ты функционируешь точно так же, как и я. Но ты пытаешься направлять деятельность, или движение жизни, как для того, чтобы что-то получить, так и для поддержания непрерывности того, что культура вкладывает туда [в тебя]. Здесь [в У. Г.] ничего подобного нет.

Мы думаем, что мысли находятся в нас. Мы думаем, что они рождаются самостоятельно и самопроизвольно. Совершенно определенно существует то, что я называю мыслесферой. Мыслесфера – это совокупность человеческих переживаний, мыслей и чувств, передаваемых нам из поколения в поколение. В этой связи я хочу отметить, что мозг – не творец, а только реактор. Он всего лишь реагирует на раздражители. То, что вы называете мыслями, – это только активность нейронов в мозгу.

Другими словами, мысль – это память. Раздражитель активизирует мозг через органы чувственного восприятия и потом приводит в действие память. В этом нет ничего поразительного. Это просто компьютер, в который попадает куча мусора. Так что он – не творец. Мозг не заинтересован в решении каких бы то ни было проблем, создаваемых нами. Сам по себе он неспособен иметь дело с проблемами, которые создает мысль. Мысль – вне его, она посторонняя по отношению к мозгу.

В.: То, что Вы говорите, создает впечатление, что ничего не нужно менять. Но существует страх, что тогда мозг станет очень пассивным, угаснет или что-то вроде того. У.Г.: Нет, нет.

В.: Но если мы можем немного вернуться к этому, мысль в некотором роде необходима. Я не знаю, как вначале развились инстинкты и когда появилась мысль… У.Г.: Разделение, которое мы проводим между мыслью и инстинктом, очень поверхностно. На самом деле в человеке вообще нет инстинктов. Нет такого явления, как инстинкт. Это все изобретения вашего фантазирующего мышления.