Шрифт:
Бескрайней Сибирью я буду скакать.
И снова увижу Уральские горы,
Наемся пельменей, и лягу я спать.
КРУТИТ ДЕВУШКА ХУЛА-ХУП
Крутит девушка хула-хуп
в Сухуми на пляже,
вся, от пяток до алых губ
пляшет, пляшет.
Круг вращает она, стройна,
как веревка, превращает она меня
ну в подростка, ну в подростка.
Я гляжу и глядит Кацо:
– Ай, вертится!
Каждый думает: "Мне б в кольцо
превратиться!"
Чтоб касаться ее колен, ее талии.
Как вас девушка звать, Кармен?
Что вы, Таня! Что вы, Таня!
А глаза ее бирюза, губы - ягоды.
Расправляю я паруса точно яхта,
Мы, как в море, плывем в саду
в молчании позднем,
и над нами танцует Сатурн
хула-хуп в звездах.
КУЗНЕЦЫ
В работе кузнецов секрет таится,
они скупы и в жестах и в речах.
И отрешенно холодны их лица,
когда как пульс их молоты стучат.
Их легкие на первый взгляд движенья
под бесконечный и ритмичный стук
огромное скрывают напряженье
как клещи крепких и могучих рук.
Припев: В атомный век - мозоли,
и сладко спина болит,
и пот солонее соли,
но это - соль земли.
И вот громада молота упала,
и словно звезды на броне рубах.
Погасли искры жаркого металла
и вкус металла на сухих губах.
У самых главных на земле рабочих,
где и дела и воздух горячи,
расчет быть должен холоден и точен -
они куют орала и мечи.
КЭТТИ
К-К-К-Кэтти, крошечка Кэтти,
Посмотри кругом какая благодать!
Лишь только месяц землю осветит,
Буду я тебя на к-к-кухне ждать.
К-К-К-Кэтти, крошечка Кэтти,
Самый лучший выбрал я тебе букет.
В этом букете алые маки,
Но краснее твоих г-г-губок нет!
К-К-К-Кэтти, крошечка Кэтти,
Говорят, что я заика, ну и пусть!
Ну разве можно это заметить,
Если я об этом не з-з-заикнусь!
ЛЕНИНГРАДСКИЕ СТАРИКИ
Как лица стариков безумны и жестоки.
какая горечь тлеет в розовых очах,
какие в них живут дотошные пороки
и варится чугун в мыслительных печах
Им гадко выходить на грязные проулки,
где в каждом уголке ларек или лоток,
и где торгуют всем - от девочек до булки.
и едет Петербург все дальше на Восток.
По этим же камням, что звались мостовые,
стучали их подборы в давние года.
Звериные сердца их были молодые.
и пахла иногда младенцами еда.
Всё было впереди в те годы озорные...
Прекрасен грубый быт их социальных грёз...
И были влажными делишки их дневные,
а ночью настигал донос или понос.
Как жаль - они тогда - врагов недоубили,
недолюбили, недовыпили вино...
Тоскливо умирать в чужой, неясной гнили.
Куда их мир исчез - понять им не дано.
Им тяжело сейчас таскаться по трамваям.
с опаскою косясь на полусытый люд,
и бить детей в лицо, тюремно обзывая,
и созерцать вокруг великий новый блуд.
Как мало их теперь, как точны их плакаты
с угрозами пресечь, убить и закопать.
Терпите этот крик последний, демократы,
и почитайте их. как неродную мать.
Они нам не нужны. Они, как души наши,
загажены враньем, замучены борьбой...
Страны великой тень, счастливый день вчерашний.
и завтрашний мятеж, и будущий запой.
И вот они живут - праящеры Эдема,