Августа пошла рассказывать Прошке о Саломее. Неспешно подойдя к Прошкиной двери, она услышала звонкий голос, ещё шаг – и увидела саму Полинку, которая сидела прямо на полу, перед игрушечной повозкой, и взахлёб рассказывала… Внучка опередила её.

– Прикинь, она такая чебурашка! Крошечная, а лицо круглое и белое, как луна! Она такая лёгкая и как будто летает! У неё такой пушистый свитер! У неё такая родинка на щеке! Глаза такие огромные, сияющие и ласковые, а волосы вьются, как у Красного Фломастера! Говорит она тихо, но все ее слушают. Все хотят понравиться ей! И она всех-всех любит, называет «подружками», всегда внимательна. А ко дню рождения всем дарит поющие открытки со стихами. Сама сочиняет! И мне тоже подарит девятнадцатого января, в день моего рождения!

– О чем она пишет стихи? – полюбопытствовал Прошка.

– Там всякие мудрые мысли. Ну например, одной горбунье она написала: «Зорко одно лишь сердце. Главного глазами не увидишь». Она имеет в виду, что эта девочка типа красивая, только понимать надо. А что она напишет мне? Я так жду!

– Напишет такую же чепуху, – сказала Августа, входя в комнату, – тоже мне, Тютчева нашлась!

– Она не пишет чепухи! – возразила Полинка.

– Все равно, не жди. Тем более писем и открыток. Они имеют такое свойство… Запаздывать. Уже третью неделю нет письма от Анки. Если бы я ждала нетерпеливо, как ты, то была бы уже очень расстроена.

– Подумаешь, три недели! А мне ждать ещё три месяца.

Августа кивнула на Полину Прошке.

– Как тебе это нравится? Спичка!

– Что, уже нельзя ни к кому хорошо относиться?

– Ты почти не знаешь эту учительницу. Ну и что, что у неё пушистый свитер? Вот, спроси Прошку.

– Мне кажется, Марина Романовна очень учёная. – Заявил Прошка. – Вполне финский педагог.

– Прош-Прош, я смогу сыграть Саломею? – спросила Полинка.

– Не знаю, – растерялся Прошка. – Я не предсказатель.

– Жаль, – вздохнула Полинка.

– Почему эта эстетка остановила выбор на моей внучке? – сокрушалась Августа, – ведь Полинка – какая же она актриса?

– Если бы я хорошо знал эту науку – эстетику, я, наверное, смог бы объяснить… – смутился Прошка.

Однажды Августа поинтересовалась у Полинки:

– А математику у вас преподают?

– Да, бывает.

– И что же, тебе не нравится?

– Почему же? В цифрах есть своя эстетика, – отвечала Полинка.

Вскоре Августа вновь застала внучку около Прошки. Полинка, вся в светлом (Марина Романовна не рекомендовала своим «подружкам» носить чёрное и грубо разрисовывать лица, и Полинка теперь даже дома ходила во всем светлом), стоя на коленках, склонившись, почти прижавшись щекой к кукольной щеке подкидыша, шептала ему на ухо:

– Прош-Прош, ты ведь умеешь делать чудеса, ты ведь можешь мне помочь. Я боюсь одной вещи. Понимаешь, очень боюсь. Иногда иду по улице, и на меня нападает ужас! Я боюсь, что никогда не буду такой, как Марина Романовна! Сделай, чтобы я хоть чуточку была на нее похожа! Что бы я была лёгкая, изящная… Чтобы меня так же все любили. Поможешь?

– Так ты у неё и научишься! Я этого не умею. Видишь, я не лёгкий, не изящный… и не очень-то меня любят.

– Вот и у меня не получается!

– Но ты уже изменилась, – заметил младенец.

– Неужели правда?

– У тебя походка стала другой, движения другие, и этот светлый костюм тебе идёт! И даже с волосами что-то произошло.

– Это стрижка такая. У Марины Романовны тоже такая, но без чёлки. А мне, к сожалению, нельзя, как она. Там шрам.

– По-моему, лучше бы ты стала похожа на Августу.

– На бабушку! Но ей девяносто лет.

– Разве это важно?

– Ты что, глупый? Ничего не понимаешь?

– Да? Мне тоже так кажется… Я совсем ничего у вас тут не понимаю! Я в полной растерянности!

– Жаль! – вздохнула Полинка. – Ты бы очень пригодился мне сейчас. Если бы не разучился делать чудеса. Хотя бы такие неудачные, как раньше! Всё лучше чем ничего.

– И мне жаль! У меня огромные амбиции! А на выходе ничего, ноль!

– Бедный ребёнок! Скучно тебе целый день так вот без толку валяться?

– Нет, не скучно. Я по сторонам смотрю.

Полинка оглянулась по сторонам.

– И что видишь? Эти стены с голубыми обоями?

– Я всё вижу.

– Как по телевизору?

– Лучше. Я читаю Книгу Жизни. Так что если хочешь, я тебе расскажу…

– Сказку? Не грузи! У меня куча уроков. – Полинка поспешно выбежала из комнаты.

В зимнем саду, прозванном Джунглями, всё росло в кадках. Здесь лицеистки могли изучать все виды и оттенки тропических растений – от бархатисто-зеленого, лилово-синего и нежно-салатового до лимонного, багряного, бирюзового, белого и золотого.

К сожалению, кактус цвёл только три дня в сезон! И в эти три дня Марина Романовна, конечно же, все свои индивидуальные занятия проводила на деревянной скамейке прямо под кадкой с кактусом. Она удивлялась на редкий цветок и заодно учила лицеисток ловить мгновение, «карпе дием».

Полинка опять сидела в этой чаще с эстеткой, теперь ещё и под кактусом! На зимнесадовом столике уже выстроена была идеальная композиция из чашек и вазы с печеньем. Но электророзетка находилась довольно далеко, под пальмой. Полинка бегала через Джунгли смотреть за чайником. Среди лиан вприпрыжку. Эти дебри оказались интереснее дома Василия Васильевича Пузыря. Да она о Пузыре уже почти думать забыла! Только иногда ещё вспоминала Эмиля.

Запах кофе наполнил Джунгли. Он удачно сочетался с резким запахом орхидей. Подружки-эстетки, ценительницы кактуса, сидели рядком на низкой скамейке, и, обхватив руками колени, болтали.

– Как себя чувствует бабушка? – первым делом поинтересовалась старшая.

– Скрипит понемножку, – отвечала Полинка, – беспокоится за меня всё время.

– За тебя! Почему же? – удивилась учительница.

– Потому что мне не нравится математика и я не знаю, кем буду.

– А ты не знаешь? – Марина Романовна казалась изумленной.

– Я и не хочу знать! – Полина смутилась и замолчала. Но Марина Романовна всем своим видом выражала внимание, даже кофе пить забыла, и Полинка продолжила совсем тихо: – Мне почему-то не интересно об этом думать.

– Ну что ты, это же очень и очень интересно! Бывают такие профессии, что просто ах! Мы придумаем тебе такую классную, что ты будешь мечтать об этом день и ночь!

– Все девчонки мечтают стать моделями и артистками. А мне это не нужно.

– Чудно! Я была такой же. Не мечтала стать моделью, манекенщицей или… ну там какой-нибудь фигуристкой. И очень рада, что теперь у меня совсем другое дело! Без вас, моих подружек, я не могла бы жить. Честное слово! Я так рада помогать вам, думать о вас, общаться с вами! Вы все по-своему замечательные. Ты не хочешь, случайно, стать педагогом, как я?

– Ну, может быть… В каком-то смысле…

– Институт, аспирантура, ерунда! Ты только захоти. Хочешь?

– В общем, да, – прошептала Полинка, проливая кофе на светлые джинсы.

Марина Романовна разгадала Полинкину мечту. Но у неё появилась другая, покруче.

– Прош-Прош, помоги мне! Я не прошу ничего особенного! Только то, что у меня и так уже есть! Пусть так всё и будет, и больше мне ничего не надо! Я бы навсегда осталась, как теперь, училась у Марины Романовны… И все, больше мне ничего не нужно! Ты ведь не растёшь, не изменяешься! Так сделай это и для меня!

– А тебе не наскучит все одно и то же?

– Если уроки эстетики будут каждый день – нет…

– Много эстетики – тоже не очень весело.

– Тебе же не скучно лежать и глядеть по сторонам!

– Я познаю ваш мир, – напомнил куклёныш, – а ты не увидишь ничего, кроме этих Джунглей.

– И пусть, мне ничего не нужно! И потом, если захочу, я тебя попрошу, и ты меня расколдуешь. Тебе ведь не трудно?

– Но я не умею колдовать!

– Ну Прош-Прош! Пожалуйста!

– Ничего я не умею! Учусь, читаю Книгу Жизни, и без толку! Ничего не понимаю! Хуже младенца!

– Неправда! Тебе стоит только подумать, и твои мысли воплощаются.

– А потом распоясываются и ведут себя, как хотят. Ты же знаешь! – впервые Прошка намекнул Полинке, что они всё же связаны общим знанием, что он заметил и помнит, что она сделала.

– Постарайся для меня, будь хорошим племянником!

– Не получится. Я совсем растерян. Я теперь даже рефлексирую!

– Ну и зря ты занимаешься такой ерундой!

Полинка вышла из комнаты, почти совершенно разочарованная в племяннике.

И Августа обращалась к Прошке со своими тревогами.

– Что же это! Уже скоро два месяца нет известий. А вдруг и правда – чума? Как ты думаешь, Анка не заболела?

– Нет. Чумой точно не заболела. – Отвечал Прошка, – в Испании сейчас нет эпидемии.

– Почему ты так уверен?

– Видел!

– Отсюда?

– Нет, по телевизору!

– А… Ну это и я видела. Но что-то же с ней не так!

– Да нет, она в шоколаде.

– Откуда же ты знаешь? Её по телевизору не показывали.

– Это я так видел, своими глазами.

– Прямо отсюда видел Анку?

– Ну да!

– И что она там делает? – нетерпеливо спросила Августа.

Прошка подумал.

– Мельтешит.

– Видишь, ты плохо разглядел! Во-первых, издалека. Во-вторых, она мельтешит. А я бы хотела знать наверняка. Ты можешь разглядеть – есть у неё потаённая печаль?

Прошка подумал и смущённо ответил:

– Наверное, не могу. Я не знаю, как это выглядит.

– Вот бы получить письмо… И понадобилась ей эта Испания! Кому она нужна? – досадовала Августа.

А письма всё не было. Августа подолгу простаивала у окна в надежде высмотреть далекую ненужную Испанию. А когда кормила птиц… Была у Августы такая хозяйственная привычка. Когда в доме оставался и попусту черствел хлеб, она специально выходила на улицу и крошила его для птиц. Причём не сидела там, где кумушки, чтобы её не отвлекали посторонними разговорами, а стояла под большим тополем, разглядывала птиц и подбадривала их. Эта привычка была из тех, что дарят ощущение надёжности, из тех, что помогают времени течь, как нужно, а человеку правильно его отмерять. Теперь, видя голубей, она думала о тех из них, что умеют носить письма. А вечерами учила испанский. Она не собиралась в Испанию, но все равно чувствовала себя ближе к Анке. Принялась читать Лорку, Маркеса и Кортасара в подлиннике. Она знала, что внучка не имеет привычки читать, но всё равно она теперь живёт там, как будто внутри этих текстов… Кто-то из них мог бы написать и о ней, если бы вдруг встретил в Мадриде… Да что там, непременно написал бы!

А потом приключилась история с Полинкой. Она вернулась из Новейшего взволнованная. Прошмыгнув мимо бабушки, рванула прямо в комнату подкидыша и вцепилась в ручку его игрушечной повозки.

– Прош-Прош! Сегодня, сейчас, Марина Романовна прошла мимо меня и не узнала! Почему?

Полинка старалась не выдать волнения. Она ведь считала себя сильной.

– Наверное, она куда-нибудь очень спешила и тебя не заметила?

– Но она смотрела прямо на меня!

– Наверное, рассеянно смотрела?

– Нет, она приветливо улыбалась, но меня не узнала. А когда я поздоровалась, сказала: «Привет, Оля! Как поживают твои попугайчики?»

– А ты?

– Я сказала, что с ними всё в ажуре. Чтобы она не волновалась зря. Как она может? Никто не любит ее, как я!

– Вот противная девчонка! – возмутилась Августа. – Вертихвостка! Учительница, называется! Эту эстетку в лицей-то взяли курам на смех – кофе варить и перед зеркалом вертеться. И ведь учиться тебе мешает! Я с ней поговорю!

Эта пустяковая история взволновала Августу. Она сама не знала, почему.

– Бабушка! Спроси ее – может быть, я ее разочаровала?

Августа взглянула на внучку. Полинка тихо, отворачиваясь, стирала слёзы кулаками.

– Небось, она франтит, очки не носит! – заметила Августа. – Вот и не узнаёт никого!

Она перевела взгляд на кукленыша.

– Ничего не понимаю, – бормотал Прошка, смущенно глядя на Августу, – какие попугайчики?

– Ясно какие, – покачала головой Августа. – Хотя и я тоже ничего не понимаю.

– Но я понимаю гораздо меньше, чем ты! – заверил младенец. – Я и про очки не догадался!

Но уже на следующий день Полинка явилась из лицея веселая.

– В воскресенье у нас прогулка! Нужны кеды, куртка, бутерброды и термос! Через парк, который за школой и через лес мы выйдем в поле, пойдем вдоль Москвы-реки, будем наблюдать закат, а потом выйдем к метро. Кто захочет, поедет домой, а кто захочет, отведет Копейку в конюшню. Она понесет наши сумки и одеяла и повезёт тележку с сеном. На привале мы будем сидеть на тележке в сене и пить горячий кофе из термосов.

– Это разумно. На земле сидеть теперь холодно, – заметила Августа.

– Только дождь может помешать, – вздохнула Полинка.

Поздно вечером она прокралась в Прошкину комнату и зашептала кукленышу:

– Прош-Прош, сделай, чтобы не было дождя в воскресенье! Ну хотя бы такой пустяк ты можешь?! Это всего лишь погода.

– Нет, – смущённо пробормотал Прошка, – я не в силах даже предотвратить стихийное бедствие.

– Будет стихийное бедствие?!

– Где-нибудь наверняка будет. А я буду наблюдать, как ничтожный зевака.

– Так ты вообще ничего не можешь? Жаль! Ну, не расстраивайся, я придумаю что-нибудь сама. Возьмём зонты. Бабушкин я захвачу для Марины Романовны. А всё же как жаль, что ты не волшебник! Ты бы превратил меня во что-нибудь такое! Между прочим, девчонки говорят, что волшебную палочку можно самой выточить из нарфика. Но тогда мне придется сначала заниматься всем этим колдовством, а потом начисто забыть. Иначе это не чудо – то что сама себе устраиваешь, это просто дело. Чтобы быть счастливой надо не знать ничего. Многие знания – многие печали. Это Марина Романовна рассказала. А то давай, попробуем вместе научиться делать чудеса?

– Попробуй. У меня точно не получится.

– Может быть, ты боишься? Ну, обжёгшись на Пузыре… Тебе надо к психотерапевту?

– Нет, – замотал головой Прошка, – я просто совсем не имею никаких сверхъестественных способностей и склонности к чудесному.

– Как же ты превращался в Амура Фальконе и в белый цветок? А то придумал Василия Васильевича так, что он оказался настоящим человеком? Значит, у тебя есть способности и склонности, только ты боишься?

– Это у них были способности и склонности.

– А кто ты тогда такой, я вообще не понимаю!

– Я – тайна.

– Открой мне эту тайну!

– Я её не знаю.

– Прош-Прош! Ну пожалуйста! Очень интересно!

– Я просто существую. Но попробуй спросить Августу! Она, может быть, знает обо мне больше, чем я сам.

В воскресенье погода вела себя примерно, не было туч, ветра и дождя. Природа наблюдала прогулку Марины Романовны в сопровождении учениц и серой лошади. В лугах – тепло и тишь. Дуновение ветерка – только чтобы донести до обоняния эстетки аромат прелых листьев и теплой земли, облачка-барашки – только чтобы украсить небо и позволить ей помечтать вслух.

– Посмотрите-ка вокруг! Посмотрите-ка на этот свет! Посмотрите-ка на это небо! Всё так прекрасно! Приобщайтесь! Пользуйтесь! Живите! Это всё адресовано каждой из нас лично! А ещё верьте в свои силы! Надейтесь! Не вздумайте сомневаться, что все мечты сбудутся! Так учил Лев Толстой. А я добавлю – кроме тех, что необходимы вам просто как мечты. Что бы ни случилось! Если в сердце у вас любовь, жалость, вам нечего бояться в этом мире! «Кто любит, тот любим! Кто светел, тот и свят!» Каждая из нас может быть ясным солнышком для других, для мира. Неужели можно, будучи в своём уме, отказаться от такой участи и думать о чём-нибудь пустом и ненужном, ну, вроде денег? – обратилась Марина Романовна к Полине, которая не отставала от учительницы ни на шаг, хотя все время попадала ногами в лужи и давно промочила ноги.

Её удивляло, что другие предпочитали упустить какое-нибудь слово эстетки, но зато обойти кочку или лужу. Марина Романовна обняла за плечи свою верную Полинку и улыбнулась ей.

– Конечно, такое невозможно, – уверенно заявила Полина, улыбаясь Марине Романовне.

– А по моему всё это сказки, – заявила чересчур строгая девочка в очках, шедшая по другую руку Марины Романовны.

Учительница обернулась к ней. А Полина зажмурила глаза и обратила лицо к солнцу. Под ее веками пылал, играл, звучал, жил пурпурно-золотой счастливый мир улыбок, любви, легкого объятия Марины Романовны, чудесного осеннего дня, листиков бересклета и надежды, огромной, как мир.

Лицеистки вовремя успели погулять, по последнему теплу. Настала пора дождей и беспощадного холода. Правда, у Полинки теперь была теплая красивая одежда, но Августа по-прежнему ходила в потрепанном тяжелом пальто и не хотела купить себе другое. Да и сбережений у нее уже не оставалось. А писем от Анки не было.