— Мне с ним повезло.

— На редкость. Но ты это заслужила — ты тоже красивая, умная и самая лучшая в мире.

Мари рассказала Мите о Наташе и попросила его что-нибудь придумать, чтобы помочь, — холостой друг, а лучше несколько, чтобы выбрать — и таких, которые реально хотят завести семью, которым нравятся полненькие уютные девушки. Митя сказал, что такие есть, и вообще, большинство его друзей любят как раз полных и хозяйственных — и обещал вопрос решить. Не успел.

Когда у Мари случилась трагедия, первым делом она вспомнила именно про Наташу — если подруга лучше всех умела разделить счастье, значит, она утешит и в горе. Действительно, Наташа бросила все дела, мгновенно прилетела по первому звонку, разобралась с милицией, кое-как прибрала в разрушенной квартире, сделала что-то поесть, а потом сходила с Мари в отделение. А потом у Наташи наклюнулась какая-то новая перспективная работа, и она сказала, что приезжать больше не сможет и в гости временно тоже не зовет — очень важные дела, постоянно занята. Мари стала ей звонить и рассказывать, как идут дела, тем более что подруга во всех подробностях расспрашивала о каждом эпизоде: кто что сказал, что сделала Мари, что из этого вышло.

Потом назначили первое заседание суда, и Наташа выкроила время, чтобы прийти и поддержать подругу. Мари в очередной раз поразилась, сколько вокруг нее собралось хороших и чутких людей, чуть не расплакалась и только усилием воли сдержала порыв.

Какой же хорошенькой была Мари, когда маленькими, но уверенными шажками, с гордо поднятой головой вошла в зал суда! Совсем еще девочка — с нежным личиком и крошечными ручками-ножками, тоненькая, как стебелек, она несла перед собой большой круглый животик. Мари казалась ожившей куклой в своих розовых плюшевых вещичках, с серьезно-надутыми губками и смоляными локонами. Наташа торжественно вела ее под руку, как жених невесту к алтарю. Пожилой прокурор внимательно посмотрел на девушек и закопался в бумаги, периодически продолжая коситься на Мари. Адвокат, нанятый по совету знакомых, занял свое место, еще раз сказал перед этим, что дело не безнадежное и сделать кое-что можно. Вскоре конвойные привели Митю — уже с чистыми, хорошо уложенными волосами, гладковыбритого, в новой, слишком яркой майке и обтягивающих джинсах, незнакомых Мари.

— Наверное, Ирочка ему покупала, — шепнула Мари Наташе, — я бы ни за что не выбрала такую пеструю, да еще к ярко-голубым джинсам.

Наташа промолчала и ободряюще сжала пальцы подруги. Ладошка Мари тонула в ее крупной руке.

Ирочка прибежала буквально за две минуты до того, как прозвучало традиционное: «Встать! Суд идет!» С ней прибежал мальчишка лет пятнадцати, с жидкими длинными волосенками и остановившимся взглядом олигофрена. Мари и Наташа жадно впились глазами в бывшую домработницу. Но Ирочка почти не изменилась, только подурнела. Под глазами лежали круги, лицо слегка вытянулось, как будто она голодала или пережила стресс. От уроков Мари не осталось и следа — опять волосы, завязанные в хвост, и щеки, которые можно увидеть со спины (хорошо хоть волосы покрашены в каштановый, а не родного серого цвета). Опять никакой косметики на маленьких глазках и бледных губах, опять прыщи россыпью не замаскированы тональным кремом, опять бесформенные брюки и балахонистая кофта на плосковато-широкой фигуре. Мари ощутила радостное злорадство и следом за ним ужас — она всерьез пыталась сравнить себя с Ирочкой.

— Не сравнивай, — шепнула все понимающая Наташа. — Ты — королева, а она — поломойка.

Мари стала смотреть только на Митю. Ирочка тоже крутилась и вертелась на своей передней скамейке. Но Митя сделал вид, что не заметил любовницы. Он делал Мари знаки разной степени понятности, изображал радость от встречи с ней, большую любовь, мечту вернуться домой и светское удовольствие от визита Наташи. Ни подавленным, ни несчастным Митя не выглядел, и Мари вспомнила слова следователей, что тюрьма для него — естественное место обитания, дом родной, как говорится, и со страхом поняла, насколько они правы.

Ирочка продолжала вертеться и бросать на Митю пламенные взгляды до тех пор, пока не вышла судья. Затем Мари пропустила довольно большой кусок заседания, когда всех подряд о чем-то спрашивали, — она неотрывно смотрела на мужа. Очнулась от Наташиного толчка в бок — судья что-то хотела от нее. Мари на всякий случай встала. Оказывается, только что судья (женщина лет сорока, со строгим лицом, аккуратным каре и в очках) предложила допросить беременную жену обвиняемого, пока та не устала, чтобы она могла дать показания и уйти, если захочет.

Мари мысленно поблагодарила судью, расписалась у секретаря, что не будет давать ложных показаний, набрала воздуха в легкие и стала отвечать на вопросы. Сторонний слушатель мог бы подумать, что апостол Петр решает, впустить ли Митю в рай. Потому что красноречие Мари было неисчерпаемо. Она наделила Митю всеми возможными добродетелями, как личность, гражданина, мужа, отца, прославила его тонкий ум, замечательный характер, патологическую честность и даже потрясающую красоту. Совершенно обалдевший Митя слушал ее, слегка приоткрыв рот от изумления. А Мари несло — остановиться она уже не могла и продолжала изливать на остолбеневший суд все новые и новые похвалы своему супругу. Первым не выдержал прокурор:

— Простите, пожалуйста, Мария Михайловна, вот здесь написано, что Александров не жил с вами в течение полугода, а жил с Красновой, это верно?

— Верно, что он не жил со мной. Знаете, всякое в жизни бывает. Я ведь далеко не идеал, характер у меня нелегкий, а с беременностью и вовсе стал тяжелый, поэтому Мите захотелось от меня отдохнуть. Со мной непросто. Я, конечно, стараюсь, но не всегда получается. — И Мари посмотрела на прокурора такими чистыми глазами, а ее животик под кофточкой так очевидно колыхнулся, что прокурор проглотил следующий вопрос и уткнулся в бумаги.